Она усмехнулась. Ей нравились такие разговоры. И как у него получалось вытягивать из нее бессмысленную болтовню? Ее беседы с мужем – те короткие, что вообще были, – состояли из натужных, сухих, будничных бурчаний насчет оплаты счетов, церковных дел, состояния трех взрослых детей, которые, к счастью, переселились из Коз-Хаусес подальше. В свои сорок восемь она часто просыпалась с таким чувством, будто ей больше незачем жить, не считая церкви и своих детей. Ей было семнадцать, когда она вышла за мужчину на двенадцать лет старше ее. Казалось, он полон стремлений, но выяснилось, что их нет, не считая любви к футболу и умения притворяться кем-то, кем он не являлся, притворяться, будто чувствует то, что не чувствует, сводить все к шутке, когда что-нибудь не удается, и – то же можно сказать о слишком многих ее знакомых мужчинах – грезить о встрече с какой-нибудь молодой красоткой из хора, желательно в три ночи, на скамье. Не сказать, чтобы она ненавидела своего мужа. Она его попросту не знала.
– Ну, я бы могла дать сорнякам расти и дальше, – сказала она. – Но я не из тех, кто знает достаточно про то, как быть должно или не должно, чтобы оставлять как есть то, цель чего мне непонятна. Моя личная цель – сделать все, чтобы эта церковь простояла открытой подольше и могла спасти хоть кого-нибудь. Дальше этого я не думаю. Будь я человек начитанный, какой может высказать свои мысли не в три слова, а в тридцать четыре, я бы, может, и знала ответ на твой вопрос. Но я женщина простая, офицер. Эти сорняки – напасть для нашего молитвенного дома, вот я их и кошу. Мне они и действительно вреда не делают. Для меня они неприглядны, зато приглядны для Господа. И все-таки я их кошу. Видать, я такая же, как многие. Часто сама не знаю, что творю. Порой кажется, я так мало знаю, что и шнурки завязать не сумею.
– Если не справляетесь, – сказал он с огоньком в глазах, – я могу завязать за вас.
От фразочки, сказанной с напевностью ирландского акцента, сестра зарделась и тут же заметила, что на пороге церкви стоит мисс Изи и смотрит в их сторону.
– Что вас сюда привело? – быстро спросила сестра Го. Снова глянула на мисс Изи, которую, к счастью, позвал из подвала Доминик. – Только лучше поскорей. Моя подруга Изи, – она кивнула на ее спину, – что называется, ходячие новости.
– Сплетница?
– Я бы не назвала это сплетнями. В нашем районе все знают о чужих делах, так зачем выдумывать клички? Это новости, как их ни назови.
Катоха кивнул и вздохнул.
– Потому-то я и приехал. У меня есть кое-какие…
– Неужели?
– Мы арестовали одного молодчика. По имени Эрл. Мы знаем, что ты его знаешь.
Ее улыбка пропала.
– Откуда?
– Мы вас видели. Мы… один из наших… проследил за вами. После потасовки во дворе на прошлой неделе.
– То есть после праздника в честь Супа?
– Как это ни назови, к тебе – э-э, без моего ведома – приставили человека. Он видел, как вы и огромный здоровяк выносите Эрла из жилпроекта на станцию Сильвер-стрит. Видел, что там произошло, как вы закрыли турникеты, потолковали с Эрлом по душам и отправили своей дорогой. Мне жаль, но это нарушение транспортных норм. Причем немаленькое – закрыть целую станцию метро.
Сестра Го, вспомнив Кельвина в будке, почувствовала, как кровь приливает к ее лицу.
– Это все я придумала. Это я вынудила Кельвина. Всего-то на десять минуток. Пока поезд не подошел. Не хочу, чтобы его уволили с работы по моей глупости.
– Что вы планировали?
– Я не собиралась бросать его на рельсы, если ты об этом.
– А что собирались делать?
– Я хотела, чтобы он скрылся из Коза, и спровадила. Можете вернуться с этим в участок или передать судье. Или я сама скажу судье. Этот тип кого-то выслеживал. Скорее всего, Пиджака. За этим сюда и приехал. Мне сказали, что его видели в Козе не в первый раз. Мы хотели его шугануть.
– Почему не заявили в полицию?
Она фыркнула.
– Приходить на праздник во дворе – не преступление. Кто-то бросил бутылку и по случайности угодил ему в голову. Я говорю только то, что угодно Богу. Правду. Так все и было. Когда он пришел в себя, был как в тумане. По воле Божьей эта штуковина его не прибила, только лишила сознания. Я так решила, что, опамятовавшись, он начнет махать кулаками. Вот и попросила Супа отнести его на станцию, а Кельвину сказала закрыть турникеты до первого поезда. Я не хотела, чтобы кто-нибудь пострадал. Больше ничего не было.
– Это называется самосуд.
– Называй как угодно. Что сделано, то сделано.
– Надо было вызвать нас.
– Зачем звать полицию всякий раз, как мы закатываем простой праздник? Вы за нами не приглядываете. Вы за нами