Диалог пятого среди трех из квартета

Но что мне ты, что мне за дело до твоих обид. Я мог бы вывернуть кровоточащую пустоту твоего чрева и свести тебя к безумию, которое собой олицетворяю, если бы у меня был шанс, — ты единственная, кому я смею еще вверить, что на самом деле думаю, ибо убежден, что ты меня не слышишь и что я не думаю. Хороший объект. Плохой объект. Обращены к тебе в конечном счете только эти слова — не я. Я опосредуюсь, я редуцируюсь к надежде на опосредование. Иного пути найти не умею, да и не желаю. Я, конечно, горячусь, и, возможно, ты права. Мои руки смогли бы сказать тебе больше, подарить больше, глаза — отнять, обнажить и умертвить. Оттого я и держу себя в этих самых руках, чтобы не стать causa sui, и надеясь, разумеется, что руки эти — твои! И лишь потому я сдерживаюсь, чтобы не написать тебе все это, ибо боюсь потерять тебя, утратить надежду, как сын неосмысленный, и следовательно… Ты уж прости, если я все же решился. Я, конечно, раскаиваюсь. Вот я свернулся в клубок у твоих ног. Нежелательный эмбрион в ожидании своей абортации. Так четвертуй же, экзекуции твои стали бы мне избавлением. Иначе позволь мне просто припасть к твоей груди. Хорошей. Плохой. Не преждевременно ли отлучила меня? Не слишком ли скоро дано мне слово? Ибо нет у меня своего мнения о тебе, все они украдены откуда-то и адресованы куда-то в сторону от тебя, в обход, по касательной лишь тебя слегка приобнимая. Способны ли эти мнения тронуть тебя? Мнения — возможно, я — никогда!

* * *

Всю эту вечность, что я ждал тебя, хотя бы весточку, письмо ли, фрагмент, хоть слово. Я бы читал его, стирая моря навернувшихся слез, — вот так:

«…Ты меня ждешь? [Я тебя] очень жду, потому что, как говорят святые апостолы, [в мире живых] что может сделать человек источником своих туманностей и интерлюдий?»

Возможно ли мне стать чем-то большим, чем туманность и интерлюдия, мама?

Потом я просто проснулся [и мама уже умерла] от звона очередного будильника. Впрочем, я и не проснулся. А если и проснулся, то, вероятно, не я.

Нет. Это уже давно не я. Что за человек обитает в этом теле? Я и не заметил, как умер. Это же другая субъективность, другой человек, так почему его называют моим именем? Это тело — оно тоже не похоже на меня. Неужели меня больше нет? Завтра этот человек проснется и будет заниматься своей привычной рутиной, он, возможно, даже не вспомнит меня. Что когда-то это имя носил я, жил этим телом, оставлял на нем шрамы и засечки — едва ли этот побочный субъект понимает смысл этих засечек. Иногда он что-то помнит, с какой легкостью он присваивает себе эту память. Порой ему еще кажется, что он знал и любил любимых мной женщин, мою маму, он украл всю мою жизнь и превратил ее вот в это. Как бесплодны теперь оказались все мои усилия. Он все потерял. А эта женщина, с которой он теперь живет, неужели она не отвратительна?

Не отводить свой взгляд — не я ли его породил. Он стал памятником тех поступков, на которое я так и не решился. Памятником и эпитафией. Здесь крутятся одни и те же языковые структуры, послушай этот скучный рой звуков в его голове. Хаос слов из недосказанных мной суждений — вот что составляет глубочайшее в его существе. Не стереть и не отречься от внучатой этой опечатки, ошибки моей матери или отца, что, утираясь утратой, норовит глаза мне проколоть.