Диалоги. Извините, если кого обидел.

— Вы можете сформулировать конкретнее, о каких именно «общих вопросах» идет речь? Чтобы знать по каким общим вопросам к Вам можно обращаться.

— Я же говорю — не по «конкретным вопросам», а по «общим вопросам». Впрочем, если вы представитель журнала «Хастлер», можете обращаться по любым.

Диалог CMXXXII

— Это обыденно и пошло. Лучшая история про это появилась еще в старом FIDO и называлась «отстреляться от ангелов» и до сих пор гуглится по этим словам. Вот там сюжет, пирдуха и превосходный художественный слог!

— А вообще у тебя, кстати, получается чудесный канон: «Это всё говно, — сказала Алиса. — в старом FIDO была такая гора, по сравнению с которой эта гора — равнина».

Диалог CMXXXIII

— По телевизору показали фильм «Крепкий Орешек». Старина Брюс выходит из гейта в здание аэропорта и немедленно закуривает. Счастливые времена были.

— Тогда и в самолете можно было.

— Да, полный кайф. Помнится, летел семь часов из Южно-Сахалинска в Москву, курил не вставая с места. Как теперь можно продержаться столько времени без курева, не представляю себе.

— А какие пепельницы в «Ил-62» были! Шедевр.

— Кстати, да! «Ил-62» уже давно не встречал, а вот пепельницы из него — очень часто.

— Эту конструкцию ещё в поездах ставили.

— Курить в поездах, не сходя со своего места — это уже совсем полный разврат! Кстати, когда я в последний раз попадал в «сидячий» вагон, на месте тех пепельниц уже сияли дыры. Похоже, сами железнодорожники их убрали дабы не вводить в соблазн. Потому конфетные фантики и прочий мусор кидаются просто на пол.

— Интересно, когда именно исчезли «прокуренные купе». До войны в купе курили — даже в фильмах. Про войну и говорить не приходится. В сороковые и пятидесятые в фильмах показывали офицеров, что курят в коридоре (не в тамбуре), а вот когда очистили коридор — мне неведомо.

— Мне тоже. Видимо ещё до того, как я закурил всерьёз.

Диалог CMXXXIV

— Вот чудесная цитата: «Вышинский. Я спрашиваю не вообще о разговоре, а об этом разговоре:

«Бухарин. В «Логике» Гегеля слово «этот» считается самым трудным…

Вышинский. Я прошу суд разъяснить обвиняемому Бухарину, что он здесь не философ, а преступник, и о гегелевской философии ему полезно воздержаться говорить, это лучше будет, прежде всего, для гегелевской философии»…

— Что самое интересное, так это то, что в своём политическом завещании Ленин называл Бухарина «не знающим диалектики» — в свете этого цитата становится ещё грустнее. Бухарин пытается на процессе намекнуть, что это не так. А ему, продолжая ленинскую мысль, через пятнадцать лет говорят: «Сядьте, два».

— Интересно: «лучше будет, прежде всего, для гегелевской философии…». Вышинский видимо боялся, что и Гегеля привлекут. Вообще интересно получается, как такая откровенная фраза выскочила.

— У меня с Бухариным, кстати, целая история связана. Мы с одноклассницей одновременно поступили в Университет — только она по окончании стала преподавать предмет «История КПСС». Время было уже вполне перестроечное, и Бухарина всё пытались назначить коммунистом с человеческим лицом. Опять же его завещание зачитывали в телевизоре по десять раз на дню. Поэтому эта (красивая — sic!) девушка талдычила мне про Бухарина, а я по понятной причине, старался соответствовать и прочитал целый корпус литературы. И кого мне действительно стало жалко, так это бухаринскую жену. Девочкой она поверила даже не во власть, а в мужа, потом мужа осудили, и она воробышком в клетке полетела по лагерям. Потом реабилитировали всех, кроме таких, как её муж, потом прошло много томительных лет, в течение которых она продолжала твердить наизусть политическое завещание супруга. Наконец, её вытащили под софиты, и старушка забормотала радостно эти строки, считая, что теперь-то всё правильно, теперь — хорошо, и всё как надо. Но как раз в этот момент выяснилось, что Бухарин был таким же упырём, как и все остальные. И вот жизнь уже прожита, а затверженные слова мужа «Знайте, товарищи, что на том знамени, которое вы понесёте победоносным шествием к коммунизму, есть и моя капля крови» — оказались просто смешными. Я надеялся, что в 1996 году, когда она умирала, её перестали заботить события политической жизни. Как ни печально думать, говорят, что это было не так.

Воспоминания Лариной — это простор для компаративизма. Представьте себе (дальше следуют очень грубые сравнения) воспоминания вдовы Рема. Вот она мыкалась по Равенсбрюкам, потом её выпустили, потом пала империя, а она, выучив наизусть политическое завещание мужа, вдруг понимает, что это никому не нужно. Что веность супруга красному знамени с белым кругом — не достоинство.