Диалоги (о государстве, о законах)

(X, 23) МАРК. — Недостатки трибуната ты, Квинт, видишь превосходно, но, когда что бы то ни было осуждают, несправедливо перечислять только дурные стороны и отмечать недостатки, не обратив внимания на хорошие стороны. Ведь таким образом возможно осудить даже консулат, если собрать проступки консулов, называть которых мне не хочется. Я лично признаю, что самая власть трибунов таит в себе некоторое зло, но без этого зла не было бы и того доброго начала, которого в ней искали. «Власть плебейских трибунов, — скажешь ты, — чрезмерна». Кто отрицает это? Но сила народа бывает гораздо более дика и необузданна, а ведь она, когда у народа есть вожак, иногда бывает более мягкой, чем при отсутствии вожака[775]. Ведь вожак помнит, что он действует на свою ответственность, народ же, в порыве своем, опасности не сознает. — «Но его иногда подстрекают». — А в то же время часто и успокаивают. (24) И в самом деле, найдется ли столь обезумевшая коллегия, чтобы в ней ни один из десяти членов не был в здравом уме, когда даже против Тиберия Гракха не преминул совершить интерцессию трибун, уже не говорю — отстраненный, нет, лишенный полномочий?[776] И что другое нанесло удар Тиберию Гракху, как не то, что он отнял у коллеги власть совершать интерцессию?

Но оцени проявившуюся в этом мудрость наших предков: после того, как «отцы» предоставили плебсу эту власть, он сложил оружие, мятеж прекратился, и было найдено разумное решение, благодаря которому простые люди могли считать себя равными первенствующим, а в этом одном было спасение государства.

«Но ведь Гракхов было двое». — А помимо них (хотя можно назвать многих, так как избиралось десять трибунов) ты не найдешь ни одного злокозненного трибуна. Людей ничтожных? Пожалуй, найдешь. Нечестных? Быть может, даже не одного. Но ведь если высшее сословие не навлекает на себя ненависти, то и плебс не вступает в опасную борьбу за свои права. (25) Поэтому либо не следовало изгонять царей, либо надо было — на деле, а не на словах — дать плебсу свободу. Между тем она была дана так, что плебс должен был, несмотря на многие превосходные установления, склоняться перед авторитетом первенствовавших людей.

(XI) Мы в деятельности своей, мой добрейший и любимый брат, правда, пострадали от власти трибуна, но вовсе не вступали в борьбу с трибунатом. Ведь к нашему положению не раздраженный плебс почувствовал ненависть; нет, были сняты оковы, и на нас были натравлены рабы, а к этому прибавилась и угроза со стороны войска[777]. И нам тогда пришлось бороться не с памятной всем пагубой[778], а с тяжелейшим положением в государстве, и не склонись я перед ним, отечество не могло бы воспользоваться тем благодеянием, какое я ему оказал[779]. И это подтвердил исход событий. В самом деле, был ли, не говорю уже — свободный человек, нет, даже раб, достойный свободы, которому наше избавление не было бы по-сердцу?

(26) И если действия, которые мы совершили ради блага государства, привели к тому, что я не всем людям стал угоден, если нас изгнала разожженная ненависть бешеной толпы, а самоуправство возбудило против меня народ, — подобно тому, как Гракх возбудил его против Лената[780], а Сатурнин против Метелла[781], — то смирись с этим, брат мой, и пусть нас утешают не столько философы, жившие в Афинах и велящие так поступать, сколько прославленные мужи, которые, будучи изгнаны из нашего города, предпочли расстаться с неблагодарными согражданами, только бы не жить среди подлых[782].

Что касается Помпея, чье поведение в одном этом деле ты не вполне одобряешь[783], то ты, мне кажется, не обращаешь должного внимания на то, что ему приходилось считаться не только с тем, что было наилучшим, но и с тем, что было необходимым. Ведь он понял, что восстановление этой власти в нашем государстве дольше откладывать уже нельзя. Ибо как мог бы наш народ быть лишен власти, которую он познал, после того, как он, ее еще не зная, добивался ее так настойчиво? Ведь это был долг мудрого гражданина — не оставлять дела, отнюдь не пагубного и столь популярного, что противиться ему было невозможно, в руках гражданина, достигшего угрожающей популярности. Ты знаешь, брат мой, в беседе такого рода, дабы можно было перейти к другому вопросу, принято говорить: «Очень хорошо» или «Совершенно верно».

КВИНТ. — Я не вполне согласен с тобой, но ты все же продолжай, прошу тебя.

МАРК. — Значит, ты упорствуешь и остаешься при своем прежнем мнении?

АТТИК. — Да и я, клянусь Геркулесом, вовсе не расхожусь во мнении с нашим Квинтом; но послушаем дальше.

(XII, 27) МАРК. — Далее, всем магистратам были даны право авспиций[784] и судебные права: судебные права — с тем, чтобы существовала власть народа, к которой была бы возможна провокация[785]; право авспиций — для того, чтобы оправдываемая отсрочка во многих случаях препятствовала созыву комиций, который могли бы принести вред[786]. Ведь бессмертные боги не раз пресекали авспициями незаконные стремления народа.