Сокр. Тебе кажется, ничем?
Ипп. Нет никакого различия.
Сокр. Но явно, без сомнения, что ты лучше знаешь. Впрочем, сообрази, добряк: ведь он спрашивает тебя не о том, что́ прекрасно, а о том, что́ есть прекрасное.
Ипп. Понимаю, добряк, и вот готов отвечать ему, что́ есть прекрасное, и никогда не буду опровергнут. Хорошо знай, Сократ, что прекрасное, если сказать правду, есть прекрасная девица.
Сокр. Прекрасно же, клянусь собакою, и славно ответил ты, Иппиас. Так не это ли ответ, который если дам, вопрос будет решен, и притом верно, и я не буду опровергнут?
Ипп. Да как мог бы ты быть опровергнут, Сократ, в том-то, что́ всем кажется, и в чем свидетели тебе – все слушатели, что ты верно говоришь?
Сокр. Пускай, без сомнения; но позволь мне, Иппиас, размыслить самому с собой о том, что́ ты говоришь. Он спросит меня как-нибудь так. – Ну-ка отвечай, Сократ: всё, что называешь ты прекрасным, не тем ли будет прекрасно, что́ есть само прекрасное? – А я тут и скажу, что всё это тем прекрасно, что прекрасная девица есть прекрасное.
Ипп. И ты думаешь еще, что он решится опровергать тебя, как бы, то есть, то, что ты говоришь, не прекрасно? Да если и решится, не будет ли смешон?
Сокр. Что он решится, чудный человек, это хорошо знаю я; а что, решившись, будет смешон, это докажи ты. Я хочу сказать тебе, что́ именно будет он говорить.
Ипп. Скажи-ка.
Сокр. Как сладок[433] ты, Сократ! скажет он. Прекрасная кобылица разве не прекрасное, когда и бог в оракуле[434] хвалил ее? – Что будем отвечать, Иппиас? Не то ли, скажем, что и кобылица, если только она прекрасна, есть прекрасное? ибо как сметь нам утверждать, что прекрасное не прекрасно?
Ипп. Ты правду говоришь, Сократ: да и бог сказал это также весьма правильно; ибо лошади у нас[435] бывают очень красивы.
Сокр. Пускай. Потом он скажет: что, прекрасная лира – не прекрасное ли? – Согласимся, Иппиас?
Ипп. Да.
Сокр. А после того, судя по его приемам, – я это, можно сказать, хорошо знаю, – он спросит: добрейший ты человек! что же? не прекрасное ли, стало быть, прекрасный горшок?
Ипп. Фи, Сократ! да кто же этот человек? как необразован он, когда осмеливается в важном деле произносить такие низкие названия!
Сокр. Таков он и есть, Иппиас: это человек не вытянутый, а черный, ни о чем более не заботится, как об истине; однако ж надо отвечать ему. И вот я сам наперед объявлю свое мнение. Если горшок был сделан хорошим горшечником, гладок, кругл и прекрасно обожжен – (иные из прекрасных горшков бывают с ушками, и из них вмещающие шесть кружек – превосходны) – если он спрашивает о таком горшке, то его надобно признать прекрасным; ибо как нам допустить, что прекрасное не прекрасно?
Ипп. Никак нельзя, Сократ.
Сокр. Так и прекрасный горшок, скажет, есть прекрасное? – Отвечай.
Ипп. Я думаю, будет так, Сократ. Прекрасное есть и этот прекрасно отделанный сосуд: но всё это, в сравнении с прекрасным в коне, в девице и во всём другом прекрасном, не стоит рассуждения.
Сокр. Хорошо, понимаю, Иппиас; предлагающему такой вопрос надобно сказать вопреки следующее: ты не знаешь, человек, хорошего мнения Ираклитова[436], что самая прекрасная обезьяна, содержась в роде людей, будет безобразна, и самый прекрасный горшок, содержась в роде девиц, будет безобразен, как говорит мудрый Иппиас. Не так ли, Иппиас?
Ипп. Без сомнения, Сократ; ты правильно отвечал.
Сокр. Слушай же. Ведь после этого, хорошо знаю, он скажет: что же, Сократ? если бы кто род девиц ввел в род богов, – не то же ли вышло бы, что выходит, когда род горшков вводится в род девиц? Самая прекрасная девица не явится ли безобразною? Не то же ли самое говорит и Ираклит, на которого ты ссылаешься, что самый мудрый из людей, в сравнении с богом, и по мудрости, и по красоте, и по всему другому, является обезьяною? – согласимся ли, Иппиас, что самая прекрасная девица, в сравнении с родом богов, безобразна?
Ипп. Этому-то, Сократ, кто стал бы противоречить?
Сокр. Но как скоро мы согласимся на это, – он засмеется и спросит: помнишь ли, Сократ, о чем тебя спрашивали? – Помню, скажу я, – о том, что́ такое прекрасное. – Потом, когда спросили о прекрасном, что́ такое оно, скажет он, ты отвечаешь, что оно, как сам говоришь, не больше прекрасно, как и безобразно. – Выходит, скажу я. Или, что́ присоветуешь мне сказать, друг мой?
Ипп. Я и сам то же сказал бы. Ведь и действительно, человеческий род, в сравнении с богами-то, не прекрасен; он правду говорит.
Сокр. Если же я спросил бы тебя сначала, скажет он, что́ есть прекрасное и постыдное, и ты ответил бы мне то же, что теперь; то правильно ли ответил бы? Ведь тебе всё еще кажется прекрасным то, чем украшается и отчего является прекрасным всё другое, как скоро чему прирождается тот род, – будет ли это девица, или конь, или лира?
