Дианова гора

За бревенчатой стеной дома послышались шаги. Белые долгие ноги проплыли за окном. Кот Диан на подоконнике выгнул спину и зашипел. В безлюдную деревеньку пришёл лось.

Лось понюхал висевшую на ограде тряпку и остановился против рам, стоявших у крыльца. Эти зимние рамы Володя снял со второго этажа, чтобы потом забрать на машине для своего нового дома в посёлке. Из застеклённых рам на лося глянул лесной могучий зверь. У него были такие же широкие рога-лопаты, горбатый нос и висевшая мочалкой борода. Лось отступил. Зверь в раме отступил тоже. Тогда лось фыркнул, набычился и ударил зверя рогом. Посыпалось битое стекло. Я, как был в носках, выбежал на крыльцо. Но перепуганный лось уже махал к лесу. Тот, что смотрел из рамы, сидел теперь на его рогах. Лось метался из стороны в сторону и крутил головой, стараясь избавиться от рамы. Наконец, он сбросил её на ёлку и исчез в лесу.

— Знаю я этого шкодника, — сказал Володя, когда приехал за рамами. — Лет семь назад тут жили ленинградские лесозаготовители и подобрали лосёнка. А потом он ушёл. Но к людям нет-нет наведывается. Однажды мотоцикл «Урал» с коляской перевернул, пока хозяин волнухи ломал. А как-то верёвку с бельём унёс на рогах. По всему лесу рубахи собирали. Тут же, надо спасибо сказать, хоть рама цела осталась. А стёкла что, стёкла я вставлю.

ХИМИК

Странный человек вышел из лесу. Вся его одежда — брюки, телогрейка и шапка — была вывернута наизнанку. Лохматые швы, карманы и разноцветные заплатки торчали во все стороны. Даже голенища кирзовых сапог с болтавшимися ушками были завёрнуты до предела, болтались на щиколотках. Человек был небрит и измазан сажей.

— Заблудился? — спросил я.

— Шишкач заморочил, — пожаловался человек.

— Какой «шишкач»?

— Да такой. Обыкновенный. Маленький, зелёненький. Будто мохом пророс. С ёлки на ёлку, с ёлки на ёлку и за мной, шишками подгоняет. Два раза по спине врезал. А сам-то — всего ничего — чуть коболе шишки.

— Видел?

— Здесь-то, в тепле, могут баннушки развестись, вот что, — строго сказал Химик. — В мокрых вениках, бывает, появляются.

— Баннушки? А это что за «звери»?

— Баннушки они и есть баннушки. — Вроде как чертенята такие… Вроде мочалки с рожками-ножками. Тоже озорники хорошие.

— Ты их тоже видел?

— Не, — признался Химик. — Этих не видел. Люди видели…

Мы «нодхимичили» топку и подложили в каменку лепёхи плитняка, отслоившиеся от скалы. Весело взялись сухие дрова. В бане закачались дымные одеяла. Сталкиваясь головами, мы с Химиком ползали под зыбким пологом дыма и домазывали печку глиной при свете тусклого фонаря «летучая мышь».

Хорошая получилась банька! Я шагнул в её раскалённое нутро, и сухой жар перехватил мне дыхание. Как от озноба мы покрылись гусиной кожей. Химик ухал и крякал.

Сбрызнутая водой, каменка взрывалась и выдыхала новые клубы зноя. Плоские камни лопались и стреляли горячими осколками.

— Вот они, проделки ихние! — шайкой укрывался от осколков Химик. — Фулиганьё! А ты говоришь…

Мы ожесточённо хлестались вениками. В бане запахло майской берёзой. Пламя в «летучей мыши» подпрыгивало и вдруг стало гаснуть.

— Солярка кончилась, — предположил я.

— Солярки тут навалом, — поболтал грязный фонарь Химик и оглядел углы. — Опять, небось, эти банные фулиганы…

— Да брось ты! — рассердился я на Химика. — Значит, воздуху нашей «мыши» не хватает. Весь воздух мы с тобой выпарили!

— Тогда давай одеваться, — сказал Химик. — В темноте я не согласный…

Весь вечер мы тянули чай с брусничным листом. Химик, красный как рак, утирал лицо латаной рубахой и мурлыкал какую-то странную песню про далёкую планету. Кот Диан урчал у меня на коленях, «вышивал» когтями по брезенту. Отсветы огня из открытой печи бродили по морщинистым бревенчатым стенам. Было тепло и уютно. Тихонько подвывал в печной трубе ветер.

— Ишь выступает! — покосился на потолок Химик.

— Кто?

— Да вон… дед Дымовик. В трубах живёт. Нам с тобой дым — дышать нечем, а ему — первое удовольствие. Как затопят печь, его обдаст дымом, он и начинает.

— Что же он, вроде Шишкача?

— Нет, — серьёзно продолжал Химик. — Не похож. Этот совсем маленький. Мохнатенький. Дымок из него сочится, как из курной баньки. Шмеля видел? Этот чуть поболе. А вместо глаз — две искорки.

— Смешной ты. Химик! Как шаман из тайги!

— Конечно из тайги, откуда же. А ты не смейся, не смейся. Ты идёшь по тайге — тихо, думаешь, пусто… А за тобой тыщи глаз смотрят. И звери, и всякие птюшечки-зверюшечки, и разная чудаковина. Поживёшь с моё в тайге, заведёшь себе и Шишкача, и бабку Темнотницу-полуночницу, и девок-Зоревниц, что под утро блазнятся[1]… Всё вроде бы с ними повеселее…

Мы легли спать, но почему-то не спалось. После бани и горячего чая мы медленно остывали в темноте, как вынутые из печи караваи. За чёрным окном ночь. Густая тишина заложила уши, будто ватой. Неужели на этой земле где-то есть ярко освещённые улицы, мчатся поезда?

— Пойдём со мной, — уговаривал меня Химик. — Вместе будем живицу гнать, а по вечерам песни петь. Весело заживём! А то я всё один да один… Платят нам прилично, заработаем…