Дианова гора

С одной стороны, получалось, что всегда. Ведь когда знаешь, что не прав, хочешь тут же исправиться. Но это когда знаешь! А если не знаешь? Значит, выходило, с другой стороны, что можешь оказаться не прав и даже не знать об этом. Но тогда, может быть, поправят друзья, им со стороны виднее? А если друг окажется не прав, когда будет говорить, что я не прав?

Тут я совсем запутался и снова стал смотреть, как ветер гнал по дороге в посёлок вороха сухих листьев. Столб крутившейся листвы налетел на что-то, рассыпался, и я увидел знакомый мотоцикл. Это ехал Володя. А рядом с ним в коляске сидел кто-то небольшой, чёрный и узкоплечий.

Я заторопился вниз. Ступеньки уже не казались мне шатучими и ненадёжными, я успел привыкнуть к вышке и к высоте.

— Хлебца тебе привёз, — протянул Володя горячую телогрейку с завёрнутыми в неё буханками. — Прямо из пекарни, с лопаты! А ещё — вот, товарища Малю!

Володя отстегнул карабинчик, из коляски выпрыгнула его лайка по имени Мальчик.

— А то что ж тебе в лесу без собаки — как без глаз, без ушей!

И мы зажили на горе вчетвером.

КУНИЦА

Осеннее Онего непокойно. Тяжёлые волны выкатываются с озера и разбиваются о береговые камни. Обледеневшие от брызг кусты позванивают на ветру, как висюльки на хрустальной люстре.

Этот звон привлёк куницу. Ночью она вышла на берег и понюхала ветер. Он нёс запахи взбаламученной воды и солярки. Застигнутый непогодой, далеко в Онеге пыхтел движком катер. Огонёк на его мачте то появлялся, то снова проваливался между волн. Мокрые камни, хлопья жёлтой пены, выброшенные обломки досок и тростника… Поживиться на берегу было нечем. Куница соскользнула с валуна в черничник, перебралась по упавшей осине через ручей и направилась в лес. Сильная и ловкая, куница короткими прыжками шла по каменистым гривам-сельгам, взбиралась на деревья, неслышно протекала тёмной меховой струйкой по сукам сосен и опять спускалась на землю. Множество запахов окружало куницу в ночном лесу. Но ей нужен был только один — запах близкой добычи: спящей в кустах птахи, белки, зазевавшегося зайчонка-листопадника…

Кунице не везло. Одна белка успела юркнуть в дупло, слишком узкое для хищницы. Куница попыталась разгрызть лаз, но дерево оказалось толстым и прочным, и ей пришлось отступиться. Другая белка пустилась наутёк по молодому сосняку, ветки которого не выдерживали тяжесть куницы. Куница несколько раз оборвалась, отстала и прекратила погоню. Рябчик, за которым она кинулась, успел слететь, задев ее крылом, и в куньем носу надолго остался дразнящий запах тёплых рябчиных перьев…

Под утро куница пришла на Дианову гору. Здесь в пустом сарае была лёгкая добыча — белая нескладная курица, почти не умевшая летать. Она уже дважды ускользала от куньих зубов. Кунице мешал пушистый дымчатый кот. Куница вспомнила о добыче и решила снова попытать счастья.

Над чёрными крышами неслись скомканные ветром облака. Иногда между ними выглядывала луна, в деревне светлело, тускло поблёскивали окна — дома как будто приоткрывали глаза. Но тучи смыкались, луна исчезала, и дома опять погружались в сон.

Через знакомую щель куница шмыгнула в сарай. В нём было темно и глухо. И пусто. Куница пошарила там, где раньше сидела курица. Никого. Она прыгнула на ясли, обследовала полку. Звякнула упавшая консервная банка.

В доме раздался яростный лай. Собака! Откуда она взялась? Это было страшнее всего. Куница бросилась к щели.

Мальчик скрёб порог, пытался открыть дверь. Я выскочил на крыльцо. Над землёй ещё стояла ночь. Лишь на востоке брезжил поясок холодной зорьки. Маля исчез в лесу. Лай его удалялся: он кого-то преследовал. Но кого? Кто приходил к нам в гости?

Я наскоро оделся, схватил ружьё и побежал за лайкой. В лесу было ещё темнее, чем на горе. Я вламывался в кусты, оскользался на мшистых камнях, проваливался в какие-то ямы и колдобины. Время от времени я останавливался и слушал, лает ли Маля. Высокие сосны шумели макушками и роняли шишки. Мне вспомнился Химик — уж не его ли это Шишкач?

Лай собаки слышался далеко и глухо. И опять шла погоня: Маля — за ночным гостем, я — за Малей, а за мной, может быть, прыгал по ёлкам Шишкач — то и дело летели в меня шишки и какие-то сухие, шершавые. сучки.

Медленно, неохотно впускал лес рассвет. Маля был уже недалеко. Передо мной лежало урочище, сжатое скалистыми сельгами[2]. А в нём лаяло несколько Малей.

«Ай-ай!» — неслось из урочища.

«Ай-ай-ай!» — дробилось справа.

«Ай-ай-ай! Ай-ай-ай!» — катилось слева.

Эхо отскакивало от скал, множилось и переплеталось. Полно урочище лаек! Который же здесь Маля?

Я спустился в урочище. Эхо стихло. Мальчик сидел под ёлкой и поглядывал наверх. Это была очень старая, очень высокая ель. Зелёные бороды лишайников свисали с её широких густых лап. Дерево спало. Спали вокруг и другие деревья, такие же старые и зеленобородые. Лай собаки звенел под ними, как надоедливый будильник. Глухое урочище не хотело просыпаться. Только наверху всё так же весело скакало по сельгам эхо. Там лес уже не спал.