Дьявол в ее постели

И Франческа готова была, накинув свою алую мантию, поклоняться ему. Такое тело просто требовало поклонения! И разве то, что делают они друг с другом, не таинство своего рода?

Или богохульство.

– Если серьезно, мне нравится эта аналогия. То, что она для тебя значит, что ты думаешь обо мне… – Он, кажется, потерял мысль; взор его затуманился и обратился в подсознание.

Франческа сгорала от желания услышать, что он думает – или задать тысячу вопросов, – однако, собрав остатки терпения, продолжала срезать кожицу с яблока.

Чандлер издал негромкое довольное хмыканье, заставившее ее остановиться. Она подняла глаза и взглянула на него, затем заправила за ухо прядь волос.

– Что?

Он закинул руку за голову и потер шею, словно стараясь отвлечь руки от Франчески.

– Ты мне только что напомнила о том, что я совсем позабыл.

– О чем-то хорошем?

Уголок его рта дернулся в осторожной улыбке.

– Да, пожалуй. О чем-то… трогательном.

Он потянулся за счищенной с яблока шкуркой, посмотрел на просвет – и сунул в рот.

– Ты что, ешь кожуру от яблок? – фыркнула Франческа.

Он пожал плечами.

– Это же самое вкусное.

Она скорчила гримасу, а затем напомнила:

– Так расскажи, о чем ты вспомнил. Там была я?

Он проглотил кожуру и снова взглянул на Франческу.

– В детстве меня постоянно мучали кошмары… да и сейчас иногда случается. В Мон-Клэре я спал в комнатке при кухне, где всегда было тепло. И Пип каким-то образом слышала, когда я начинал стонать и метаться во сне. Слух у нее был как у ястреба.

Она замерла с яблоком в руках, неотрывно глядя ему в лицо, которому теплый свет лампы придал неожиданную мягкость, даже доброту.

– Пип прокрадывалась ко мне и будила, – продолжал он. – Проснувшись, я был не ласковее медведя-шатуна: кошмары выводили меня из равновесия, я переставал быть собой и… – Он сглотнул и не договорил. – Вот… но она оставалась со мной. А я так ни разу не сказал, как ей благодарен. Я боялся снова уснуть. И не хотел… оставаться один. Должно быть, она это чувствовала.

Верно, так и было.

Франческа положила яблочную дольку на блюдце. Есть сейчас не могла – в горле стоял ком.

Чандлер, погруженный в воспоминания, кажется, не замечал, с каким вниманием она слушает его историю.

– Один раз, – продолжал он, – она принесла с собой нож, и мы стали есть яблоки. Мы играли в пиратов. Она безжалостно вонзала в яблоко свой пиратский кинжал – совсем как ты сейчас… и помню, как сказала: «Однажды я украду твое сердце, и ты никогда его не вернешь!»

Он ненадолго замолчал, впившись пальцами в одеяло, борясь со своими чувствами, светлыми и горькими.

– Тогда я ее не понял. Мне показалось, что это просто угроза. Я был мальчишкой, бредил боями и схватками, а она была как раз такой маленькой дикаркой, что способна вырвать у врага сердце и держать где-нибудь в сундуке!

При этой мысли он рассмеялся, а Франческа содрогнулась от переполнявших ее чувств.

Но затем улыбка его померкла.

– Мне следовало быть к ней добрее. Теперь, глазами взрослого… Думаю, она имела в виду совсем другое. Хотела именно украсть мое сердце и сохранить. Она… похоже, для нее это было величайшее сокровище.

Франческа прочистила горло, пытаясь избавиться от комка. На Чандлера не смотрела – боялась, что, если хоть на миг поднимет взгляд, он все поймет. Прочтет по глазам.

Но так ли это страшно?

– Как думаешь, – спросила она шепотом, – она смогла бы украсть твое сердце?

– Трудно такое себе представить. Пип страшно мне надоедала! – Он рассмеялся и отхлебнул еще вина. – Наверное, теперь мы никогда не узнаем. – Голос его помрачнел. – Мой отец отнял у нас будущее.

Вдруг – так резко, что она почти испугалась – он повернулся к ней спиной и сел, спустив ноги с кровати с другой стороны.

Франческа смотрела на шрамы у него на спине. Легкие вмятины – следы дроби. Пули убийц, подосланных отцом к сыну.

– Боже, как ты можешь так просто смотреть на меня? – простонал он. – Из-за меня погибла вся твоя семья!

– Нет! – Франческа бросила нож и поползла через кровать к нему, спеша сократить расстояние между ними. – Вовсе нет, и не смей так думать! – Она прижалась щекой к его спине, обхватила руками, разглаживая напряженные мышцы на груди.

Она слышала, как бьется его сердце. Боже, неужели все это реально? Тот же стук сердца, что слышала она тогда в каминной трубе, что считала навеки потерянным.

– Я спрашивала себя, почему тебя так расстроило письмо Харгрейва… – Об этом она хотела спросить уже давно и надеялась, что теперь он наконец готов к разговору. – Ты… в Мон-Клэре прятался от своего отца, верно? А этим письмом Харгрейв, хоть и без малейших дурных намерений, тебя выдал.

Он кивнул и хотел ответить, но несколько мгновений не мог разжать судорожно сжатые челюсти.

– Мон-Клэр сгорел до основания лишь потому, что под его крышей нашел приют единственный выживший сын и наследник Лютера Кенуэя. Он убил всех только для того, чтобы преподать мне урок. Показать, что от него нигде не спрячешься. Он… – Голос его дрогнул и на мгновение прервался. – Он звал меня домой.