Дьявол в мелочах

— Я… — выдохнул едва слышно, едва удерживаясь, чтобы не шагнуть к Рождественской, не обхватить ее за руку и не вывести из чертова кафе, чтобы спрятать ото всех. И добавил: — Что ты здесь делаешь?

Его короткое "я" посылает по телу бешеный импульс, от которого я содрогаюсь. В до того пустой голове рождаются разом слишком много мыслей.

Дима — это Серк? В подобное совпадение поверить почти невозможно, но еще сложнее поверить и принять то, что еще недавно он был в моей постели, где я готова была для него на все, а вскоре после этого метнулся в чат, чтобы уговаривать неизвестную ему Флору встретиться.

Скольких еще до меня он зазывал в кафе, поразвлекшись с ними в игре? Сколько еще наивных дурочек будет после? И как со знанием этого быть мне? Как быть с пониманием, что одной меня ему, видимо, недостаточно? Как пережить то, что я для него не была всем, как был для меня он? Еще вчера в чате он повторял, что Флора для него особенная. Флора, не я. И сейчас, глядя на человека, которого любила до самозабвения, я понимаю, что все его слова не стоили ничего, будь они сказаны хоть Флоре, хоть мне. Что он говорил подобное до меня, наверное, много раз.

Новая пугающая мысль бьет по вискам — а что, если во время своих исчезновений он встречался с другими? В то самое время, как я пыталась просто выжить? В то самое время, как я едва могла без него дышать?

Смотрю на Диму и понимаю, что в этот самый момент теряю все — доверие к нему, почву под ногами и… его самого. И это настолько больно, что на глазах выступают непрошеные слезы.

— Я… пришла, чтобы попрощаться, — выдавливаю из себя, отчаянно хватаясь за мысль, что, быть может, перепутала столик и Романов здесь оказался случайно. Но понимаю — это всего лишь еще одна ложь. Выражение его лица не оставляет мне никаких шансов на этот самообман. — Думала, что попрощаюсь с одним персонажем, который очень просил о личной встрече, а теперь понимаю, что, видимо, не только…

На последних словах голос начинает предательски дрожать. Спешно пячусь к лестнице, сознавая, что этого для меня слишком. Что больше не в состоянии выдерживать то, что на меня валится. И оставаться здесь дольше не в состоянии тоже.

Она что-то говорит, а я ни черта не понимаю. В висках пульсирует все та же боль, которая раскалывает голову на части. Чем больше хаотично мечущихся в ней мыслей, тем ощущения острее. Мне нужно было предупредить Флору…

А теперь я понимаю, что за Флорой скрывалась Соня. Моя Соня… и это осознание убивает. Я уже ничего не могу поделать. Ни встать из-за гребаного столика, ни сказать ей: "Нам нужно бежать". Только так его можно остановить. И плевать на то, что она шла сюда не ко мне, а к Серку. На все плевать, потому что нет сейчас никого более ценного, чем она. Но я знаю — она не поймет и не примет. Я вижу на ее лице растерянность, страх, непонимание, и они объяснимы. Объяснимо и чувство отвращения, которое, возможно себе выдумал. Только я не могу его принять. Лучше сдохнуть.

— Соня…

Все же предпринимаю попытку удержать, неуклюже бросившись к ней как птица с подбитым крылом. Хватаю за запястье, сжимаю с силой, зная, что делаю больно.

— Ты не должна… из-за этого. Все можно исправить. Я готов все исправить. Только сейчас останься. Я потом сам уйду, но ты должна остаться.

Его близость делает меня слабой. И бесконечно глупой.

Только этим можно объяснить то, что я останавливаюсь, едва его пальцы смыкаются на моем запястье, и покорно застываю на месте. Стою, не двигаясь, и просто слушаю его дыхание — шумное, прерывистое, такое знакомое и родное. Это мгновение — словно попытка оттянуть неизбежное. Украсть на память то, что следовало бы забыть. Но я, словно в приступе мазохизма, вместо того, чтоб спастись, делаю то, что способно меня погубить — глубоко вбираю в себя запах его сигарет, вкус которых, как мне прекрасно известно, крепко впитался в его губы. Также, как сам Романов впитался в меня. Впитался настолько, что представить себя без него мне сложно. Почти невозможно.

Но вместе с тем, я не могу даже вообразить себе, как можно исправить то, что кажется однозначным и ясным. Слишком однозначным и ясным. Или казалось таковым до того, как он подошел и одним движением напомнил, какой пустой без него я могу стать. Перспектива этого оказывается настолько пугающей, что мне никак не удается сделать решительный шаг к лестнице. Его цепкий захват парализует мою волю, а каждое слово, полное отчаяния, заставляет надеяться на то, что всему, что случилось, есть какое-то объяснение. Во всяком случае, я уже чувствую себя просто не в состоянии разрушить собственными руками то, что еще, быть может, есть шанс спасти. Пусть даже самый крохотный. Потому что пойти на это — все равно что совершить самоубийство.