Дьявол в мелочах

На противоположной стене нарисован огромный, в человеческий рост, крест, а по трем его сторонам вбиты в камень крюки с продетыми в них веревками, имитируя распятие. Только для чего оно здесь?

Несколько мгновений я смотрю на эту картину в ужасе, а потом бросаюсь к лестнице. В это же время наверху слышатся шаги, свет в подвале гаснет, и до меня доносится звук поворачиваемого в замке ключа. Кто-то начинает спускаться вниз.

— Дима? Это ты? — кричу я в темноту, инстинктивно отступая.

— Дима не придет, Соня, — отвечает мне знакомый голос, все такой же спокойный и дружелюбный, что является резким контрастом со всем происходящим.

— Что случилось? — спрашиваю я, продолжая пятиться. — Почему нет света? Где Дима?

Тут же в руках отчима Романова вспыхивает фонарь. Он смотрит на меня — внимательно, не мигая, и от этого взгляда хочется бежать, но некуда. Я уже уперлась спиной в стену.

Повесив фонарь на крюк в потолке, он неторопливо, словно смакуя момент, направляется ко мне. Под его ногами резким, бьющим по нервам звуком, хрустит стекло, на которое он наступает, не заметив разбитой банки. Взгляд его опускается к полу, оглядывая осколки, затем возвращается к моему лицу.

— Ты разбила мой яблоневый компот, — говорит он огорченно. — Это очень плохо, Соня.

— Я ненарочно, — бормочу я, быстро оглядываясь по сторонам в поиске чего-нибудь, что может сойти за оружие. — Виктор Семенович, мне нужно домой.

— Домой? — переспрашивает он. — Твой дом теперь здесь, моя девочка.

От его обманчиво ласкового тона по позвоночнику ползет холодок. Я уже все понимаю, но не в состоянии ни принять этого, ни смириться.

— Где Дима? — повторяю я вопрос, судорожно думая, как мне пробежать мимо Виктора к лестнице. Да и есть ли смысл, ведь ключ у него.

— Зачем нам Дима? — спрашивает он, хмурясь. — Дима уже выполнил свою задачу.

От этих его слов мой ужас усиливается, буквально парализуя все тело.

— Что вы имеете в виду?

— Ах да, этого он тебе не рассказал… Это Дима снабжает меня добычей. Он хороший мальчик, — снова улыбается отчим Романова — все также приветливо и от этого становится еще страшнее.

— Почему? — это все, что я в состоянии произнести. Осознание, что Романов — человек, которому доверяла, как никому, заманил меня в страшную ловушку, убивает. Но я хочу жить. Господи, помоги мне, я хочу жить.

— Потому что у него нет выбора, — отвечает, тем временем, тот, кого я знала как Виктора Семеновича. Тот, кто на самом деле оказался… кем? Маньяком? Убийцей? Насильником? Что он собирается со мной сделать?

Нет. Нет. Об этом лучше не думать. Надо думать, как спастись.

— Почему? — снова спрашиваю я, оглядывая его с ног до головы, пытаясь оценить шансы в очной борьбе, и только сейчас замечаю, что за пояс у него заткнут нож. Огромный мясницкий нож.

— Потому что он знает, что тогда с ним будет, — терпеливо откликается этот зверь в человеческом обличье.

— А что… с ним будет? — На самом деле, я не хочу этого знать, просто тяну время. Сама не зная, зачем. Ведь что я могу сделать против крепкого, сильного мужчины? Вспоминаю вдруг — в кармане джинсов у меня телефон. Нужно позвонить. Или написать. Папе, маме, кому угодно. Нужно отвлечь его.

— Хочешь, я покажу тебе кино? — спрашивает вдруг Виктор, словно в ответ на мои молитвы, и я, понимая, что это, быть может, мой единственный шанс, быстро киваю:

— Очень хочу.

Он отворачивается, направляясь к стене с распятием, и я замечаю, что рядом с жуткой картиной стоит стол, а на нем — ноутбук. Но отвлекаться на окружающую обстановку мне некогда — я быстро достаю из кармана телефон. Торопливо жму на кнопку вызова и вижу, что сети нет. Перед глазами все расплывается, а из горла вырывается невольное рыдание. Это конец.

— Убери телефон, Соня, — раздается рядом спокойный голос. — Он тебе не поможет, я позаботился об этом.

Он выбивает из моих пальцев телефон и тот падает на пол, разлетаясь на части, после чего зверь хватает меня за руки и тащит к распятью. Я не сопротивляюсь — наши силы неравны.

— Смотри, — говорит он, грубо придавливая меня лицом к столу. Мой подбородок больно стукается о деревянную поверхность и я невольно вскрикиваю. Но в следующее мгновение, от того, что появляется на экране передо мной, чувствую, как на меня накатывает новая волна ужаса, от которой я не могу уже даже кричать.

Маленький мальчик лет шести стоит голым посреди сада и плачет. "Я не хочу" — единственные слова, что можно разобрать среди его надрывных рыданий. Так продолжается несколько минут, пока в кадре не возникает чья-то рука и не толкает мальчика. Покачнувшись, тот падает и исчезает из поля зрения. Изображение прыгает — видимо, кто-то переставляет камеру. Когда картинка снова становится устойчивой, в кадре снова появляется мальчик. Становится ясно, что он находится на дне глубокой ямы. Тянет руки к кому-то и просит, захлебываясь слезами:

— Я хочу к маме.

— Мама не придет, Дима, — отвечает ему ласковый голос чудовища знакомыми мне словами. Я прикусываю до боли губу — это уже больше, чем способна вынести, но от того, что происходит дальше, в жилах стынет кровь.