Дьяволина Горького

Их прогнали бегом по кожевенному заводу, где налажено производство превосходного полуфабриката, но “имеется отставание” в деле изготовления лайки. Быстренько показали молочное хозяйство, спальни детской колонии, конный завод, кустарные мастерские, торфоразработки и все остальное. Потом был концерт в расширенном помещении бывшей трапезной. Зал был битком набит. Собралось человек семьсот, “социально опасная” публика жаждала зрелищ не меньше, чем любая другая, и с таким же, если не с большим, восторгом аплодировала артистам. Оркестр исполнил увертюру из “Севильского цирюльника”, скрипач сыграл “Мазурку” Венявского, “Весенние воды” Рахманинова; пели русские песни, танцевали “ковбойский” и “эксцентрический” танцы, кто-то отлично декламировал “Гармонь” Жарова под аккомпанемент гармоники и рояля. Изумительно работала труппа акробатов из пяти человек, выделывая такие трюки, каких не увидишь и в настоящем цирке. Во время антрактов в “фойе” духовой оркестр под управлением человека, бесспорно, талантливого, разумеется, тоже “зэка”, превосходно играл Россини, Верди и увертюру Бетховена к “Эгмонту”. Пьес они не видели, но им показали фотографии нескольких постановок.

Алексей встретил там человека, который, отбыв заключение, остался на острове и занимался выведением “хладостойкой” пшеницы. Плохой земли нет, есть плохие агрономы, сказал этот человек, о котором потом написал Алексей. Были там и другие назначенные собеседники, но через какое-то время Алексей попросил: а теперь, мол, устройте мне встречу с той, о которой я говорил. Встречу устроили. Полтора часа разговаривали они в помещении клуба; десяток чекистов дожидались снаружи, внутри не было никого.

Юлия Данзас родилась в Греции, получила степень доктора философии в Сорбонне, говорила на девяти языках и любила ездить верхом. Императрица назначила ее статс-фрейлиной, поручив заниматься благотворительными делами, но Юлия, которая терпеть не могла придворных дам, не говоря уже о Распутине, предпочла объездить полмира. Во время мировой войны работала медсестрой, затем добилась, чтобы ее взяли в казачий полк, научилась орудовать пикой и наравне с простыми солдатами курила махорку. Алексей познакомился с ней еще до войны, заинтересовавшись ее монографией, посвященной агностикам. После Октября он пригласил ее в редколлегию “Всемирной литературы”; том о Платоне для издательства написала Юлия. По предложению Алексея она стала руководить петроградским Домом ученых, как позднее Мария Федоровна – московским. Юлию арестовали в 1923 году, к тому времени она приняла католичество и постриглась в монахини. Отбыв пять лет в Сибири, в 1928 году она была переведена в Соловецкий лагерь, где работала счетоводом и громила в лагерной газете православное духовенство. На Соловках это считалось антирелигиозной пропагандой и потому приветствовалось. Догматик до мозга костей, говорил о ней Алексей, но при этом какой эрудит! О некоторых вещах она судит невероятно точно и объективно, а в других делах поразительно заблуждается.

После разговора с ней Алексей заявил чекистам, что не уедет, пока не встретится с настоящими заключенными и не примет от них все жалобы.

Чекисты перепугались, местные начальники пришли в такой ужас, что даже не стали звонить наверх. Лагерникам дали час на то, чтобы изложить на бумаге все свои беды и горести, и велели явиться в клубное помещение.

В зале постоянно находились двое чекистов, на улице – еще целая рота. Зэки молча ждали в очереди у дверей, в помещение входили по одному. Алексей стоял, отвернувшись к стене, и каждого вошедшего предупреждал, что принимает только анонимные жалобы. А то мало ли, загремит он в Бутырку, и там выбьют из него, кто тут ему жаловался. Те молча клали свои записки в его выставленную за спину ладонь и так же молча удалялись. Жалобы складывали в деревянные ящики.

Часть записок в ту же ночь прочел он, другую половину в соседней комнате читала Тимоша. Читали они до рассвета, жалоб было порядочно, да и почерк у зэков был неразборчивый. Два чемодана с этими жалобами они с Тимошей взяли с собой на корабль и продолжали читать их там. В поезде они рассказывали друг другу об ужасах, о которых узнали из этих записок. А по прибытии каким-то непостижимым образом оба чемодана пропали.

Алексей наорал на Земелю. Ягода робко оправдывался, мол, от профессиональных воров нет защиты даже у ОГПУ. Чемоданы через пару дней нашлись. Один был пуст, а в другом – небольшая коробка с пеплом.

Алексей долго-долго перечислял Земеле, чего он ждет от него после этого.

Больше десяти человек из персонала лагеря были расстреляны, в том числе изверг Курилко, на которого многие жаловались. Многих чекистов убрали или арестовали, а новый начальник лагеря якобы смягчил режим.

Я вполне допускаю, что на Соловках и правда был сущий ад, но как можно кого-то расстреливать без суда? Откуда мог знать Алексей, что жалобы те писали не сами чекисты? Ведь под расстрел в результате могли пойти наиболее порядочные охранники!