Дьяволина Горького

На следующий год он в Советский Союз не поехал. Сказался больным. Да так оно на самом деле и было. Он упорно писал “Самгина” – очень длинную и жутко романтическую часть о хлыстовской общине и ее руководительнице, в которой любой, знавший что-либо о Данзас, мог бы узнать ее, несмотря на то, что ничего общего между героиней и ее прототипом не было. Но таких людей было мало. Те же, кто хорошо знал Муру, замечали, что внешность красавицы Зотовой списана с молодой Муры. Глава секты как роковая женщина – самый недостоверный персонаж из написанных Алексеем. Наверное, это ему диктовали угрызения совести и желание, чтобы Мура, все реже появлявшаяся в Сорренто, была рядом с ним, хотя бы когда он пишет. Погруженный в мир своих грез, он исписывал десятки и сотни страниц, думая, что творит. Уж такие писатели жалкие парии, наивные, будто дети, при всем своем хитроумии.

“Правда” и “Известия” были в то время полны материалами о деле Промпартии. Шел примерно такой же процесс, что и два года назад. Злостные вредители, саботажники, агенты французской разведки; обвиняемые, разумеется, в основном инженеры. Главой Промпартии был объявлен директор Теплотехнического института, член Госплана и ВСНХ Леонид Рамзин, завербовавший, согласно обвинению, пятнадцать человек, которые, конечно, во всем сознались.

Ягода регулярно присылал диппочтой протоколы допросов. Но Алексей, даже изучив сотни документов, все никак не мог написать статью, которой от него добивалась Москва. Ягода, на нашу голову, прислал в Сорренто какого-то невозможного типа, которого Крючков с Максимом называли шутливо Мотя-Милиция. Было у него и нормальное имя, Матвей Погребинский, да, наверное, еще куча других – на каждый сезон свое. Алексей принял его любезно. И все остальные тоже. Даже я была с ним всегда обходительна. От алкоголя Мотя воздерживался, хотя выполнять инструкцию ему было тяжело, но он зато много ел и по вечерам пел народные песни. Алексей это как-то сносил, ну а мы разбегались по комнатам.

Он гужевался у нас целый месяц, надоедая всем разговорами, все терпели его. Алексей, видя по моему лицу, как он мне осточертел, заметил однажды вечером: среди них и похуже бывают.

А на родине в связи с делом Промпартии арестовали уже две тысячи человек, пятерых приговорили к расстрелу. Газеты публиковали требования “стихийно организованных” митингов: “Смерть врагам! Смерть предателям!” Пакеты со свежими протоколами допросов, уже непосредственно от Сталина, поступали чуть ли не каждый день. Дипкурьер буквально не вылезал из поезда Рим – Неаполь.

На вопрос прокурора, откуда ему известно, что ячейки вредителей насчитывают несколько десятков человек, Рамзин ответил: из обвинительного заключения. Это заключение он слово в слово пересказал на процессе, расстрел ему заменили тюремным сроком, а спустя десять лет он получил Сталинскую премию, чему я не удивилась.

Один подсудимый на суде признался, что они осушали болота с целью создания путей для наступления интервентов.

Все как один заявляли, что поддерживали тесные связи с эмигрировавшим на Запад промышленником Рябушинским. Это он предрекал в 1918 году, что революцию задушит костлявая рука голода, правда, пророчество его не сбылось. В ходе суда выяснилось, что Рябушинского, которого они собирались назначить министром внутренних дел, давно нет в живых. Прокурор Крыленко пришел в замешательство, но тут же нашелся и заявил, что речь идет о родственнике Рябушинского, который носит ту же фамилию.

Мы тогда еще не догадывались, что будем иметь отношение к этому мертвому фабриканту.

Некоторых членов Промпартии обвиняли в связях с французским Генштабом.

Алексей испугался, что возникнут неприятности у Зиновия, хоть он и порвал с ним все связи, и поэтому написал статью, которую от него требовали. Она вышла одновременно в “Правде” и в “Известиях”. Если враг не сдается – его уничтожают. Гражданская война еще продолжается. Поэтому надо нанести последний удар по капитализму и сбросить его в могилу, вырытую для него историей.

Мотя свое задание выполнил и отправился домой пить. Позднее Ягода рассказывал, что Сталин ежедневно писал Менжинскому, чтó именно нужно в этот день выбить из обвиняемых.

Вскоре после этого члены Лиги защиты прав человека Генрих Манн, Эйнштейн и другие выступили с протестом против расстрела органами ОГПУ “организаторов голода”. Тем, кого Алексей знал лично и вместе с кем он и сам участвовал в разного рода акциях, он написал открытое письмо. Оно было адресовано Ромену Роллану, Синклеру, Шоу и Уэллсу – людям, которые в 1905 году протестовали против ареста Алексея. А теперь вот выступили в антисоветском духе. Он раскритиковал их пустой гуманизм, не стоящий и ломаного гроша перед лицом справедливого суда народа, который не щадя живота, мужественно и успешно создает государство трудящихся, свободное от паразитов и хищников.