Дьявольские повести

— Итак, был конец тысяча семьсот девяносто девятого года, — продолжала жизнеописательница шевалье Детуша. — Господин Жак, почти оправившийся, но еще слабый и страдающий от ран, пребывал с нами уже несколько месяцев. Во время его долгого выздоровления в Туфделисе, где он жил, постоянно прячась, как делали все наши, проводившие зато с ружьем в руках лунные ночи под открытом небом, Детуш, заклинатель валов, успел раз двадцать переправиться из Нормандии в Англию и обратно. Правда, видели мы его не после каждого такого переезда. Часто он высаживался в чрезвычайно отдаленных друг от друга местах, чтобы сбить со следа вооруженных и озлобленных ищеек, которые повсюду оцепляли море, прячась за каждой дюной, таясь в расселинах скал, распластавшись в глубине бухт, изрезавших побережье, и держа рядом с собой на земле ружья с примкнутыми штыками, только и ждавшие, когда за них схватятся. Чем чаще ездил Детуш, за которым охотились бриги на море, солдаты и жандармы на земле, чем чаще рисковал этот человек, опьянявшийся опасностью, как женщина — несбыточной мечтой, этот отчаянный игрок, шедший ва-банк в каждой партии и неизменно выигрывавший, тем больше, несмотря на всю его бесстрастную отвагу, ему приходилось проявлять осторожности и ловкости: его неслыханная удачливость в роли курьера усугубляла наблюдательность врага, для которого он стал в полном смысле слова Осой, осой неуловимой и сводящей с ума, незримым, самым дерзким и насмешливым недругом! Он казался уже не человеком из плоти и крови, а, как я не раз сама слышала от местных моряков, привидением, блуждающим огоньком. Между ним и синими — а синие — не забывайте! — это была вся страна, поднявшая против нас, малочисленных партизан, рассеянных по ней и связанных друг с другом лишь нитями, которые было легко перерезать, — между ним и синими встало теперь чувство оскорбленного самолюбия, еще более, вероятно, страшное, нежели ненависть синего к шуану. Война сделалась для них больше чем войной — охотой. Это была знакомая вам, господин де Фьердра, дуэль между зверем и охотником. Уже несколько раз — рассказывали в трактирах и на фермах нашего края, где Детуш и поныне остается легендой, — его чуть не взяли. Шевалье почти что держат за шиворот, с хитрым видом утверждали крестьяне. Ходил даже слух, вполне подтвержденный (это происшествие приравняли к регулярному сражению), что однажды в трактире «Коса» между Авраншем и Гранвилем Детуш в одиночку выдержал бой с целым отрядом республиканцев: он засел и забаррикадировался на чердаке, словно Карл XII в Бендерах[358] всю ночь отстреливался из окон и уложил десятков шесть синих, а утром ушел по крышам. «Неизвестно, как это ему удалось, — толковали женщины, чье суеверное воображение поражал Детуш. — То ли у него крылья за спиной выросли, то ли клевер с четырьмя листиками во рту лежал».[359]

Словом, он был блуждающим огоньком не только на море, но и на твердой земле. Доказательство тому — сухопутные набеги, в которых он принимал участие. Вот только длиться до бесконечности так не могло. Игре на квит неизбежно приходит конец, и рано или поздно риск, которому он подвергал себя в двух стихиях, должен был оказаться чрезмерным. Надежда схватить Детуша, изловить Осу и раздавить ее ногой распаляла и доводила до безумия наших разъяренных врагов, подвергая шевалье такой постоянной и повсеместной опасности, что, по мнению обеих сторон, поимка его или смерть были только вопросом времени; поэтому мы даже не удивились, когда в Туфделис пришла страшная весть: «Детуша взяли!»