Дьявольские повести

Принес ее молодой человек из Валони, чье имя вам, вероятно, не известно: он был не из дворян. Звали его Жюст Лебретон. Одна из выдумок, которой синие особенно бессовестно пользовались против нас, состояла в том, что шуанскую войну вели якобы исключительно дворяне, силой гнавшие крестьян в бой, а это отъявленная ложь. С нами шли многие молодые горожане, достойные носить шпагу, с которой они превосходно управлялись, и Жюст Лебретон был из их числа. Дворянскую грамоту ему заменили шпаги дворян, обращавшихся с ним как с равным и скрещивавших с его клинком свои на многочисленных дуэлях, которые были в Валони давней традицией. Поэтому, когда разразилась гражданская война, он, возведенный в дворянство своей шпагой, примкнул к нам вместе с нею. Орудовала ею рука Геркулеса. Жюст был не слабей Детуша, но не прятал силу под гибкими и стройными формами, как шевалье, что обеспечивало тому в схватке сокрушительное преимущество внезапности. Нет. Лебретон был человек коренастый, почти квадратный и по-кельтски белокурый: ведь даже фамилия его выдавала, откуда он родом. Это был бретонец с примесью нормандца. Его семья перебралась в Нормандию и забыла там скалы родной Бретани ради пастбищ нашего края, который словно когтями вцепляется в каждого соприкоснувшегося с ним: кого он пленил, тому уж не вырваться. Казалось, убить Жюста Лебретона можно, только низринув ему на голову гору, а он погиб после войны на дуэли, то есть так же, как сам Детуш, в чем мы были уверены до сегодняшнего вечера, и погиб, поверите ли, от жалкого удара шпагой в пах и неглубокой раны. Я сама видела, как он полгода харкал кровью и умер от истощения, словно чахоточная девица, хотя грудь у него была размером с барабан. Жюст, без сомнения, точно знал, что Детуша взяли, но еще не выяснил — как. «Не такой шевалье человек, чтобы тут обошлось без измены», — сказал он нам, и мы подумали то же самое.

Как я узнала потом, без измены действительно не обошлось, и это оказалось, в чем вы убедитесь, удобным случаем в полной мере оценить гранитную твердость изящного красавца Детуша, который на минуту вселил в меня боязнь за Эме, когда, заметив необъяснимую краску стыда у нее на лице, я вообразила, будто она может в него влюбиться!

«Такого человека, как Детуш, не сживут со света, пока на ногах хоть один шуан с ружьем и пороховницей», — объявил тогда господин Жак.

«Они не потребуются, — спокойно поправил Жюст. — Мы его вызволим голыми руками».

Детуш был окружен и схвачен отрядом, по слухам, даже целым батальоном синих, в окрестностях Авранша, где его и водворили в тюрьму в ожидании казни, которой, конечно, не пришлось бы долго ждать, потому что Республика всегда была скора на расправу, а уж в данном случае ей подавно надлежало поторапливаться, если она не хотела, чтобы этот человек, идол своего лагеря и гений находчивости, ускользнул от ее палачей. «Сова дважды ухнула в стороне Туфделиса», — добавил Жюст Лебретон, и в тот же вечер с заходом солнца в замок потянулось в обличье разносчиков, нищих, точильщиков и торговцев зонтиками — шуаны ведь воевали по ночам и переодетыми — большое число наших, которые при первых же слухах об аресте Детуша поклялись себе освободить его или погибнуть.

Их явилось даже чересчур много. Спору нет, направляться такой толпой в одно место и скапливаться в Туфделисе было чистым безумием. Но это позволит вам представить себе, какое значение шуаны, осторожные не в меньшей степени, чем храбрые, придавали шевалье Детушу: ради него они на мгновение готовы были поставить под угрозу сам замок Туфделис, столь удобную для них, партизан, штаб-квартиру.

Вы, господин де Фьердра, и вы, братец, даже не подозреваете, во что, ради нашего дела и его защитников, мы превратили Туфделис, и если я умолчу об этом, история моя останется неполной. Мы преобразили этот старый замок, давно лишившийся укреплений, подъемного моста и воротной решетки и переставший быть крепостью, но оставшийся еще дворянским гнездом, в смиренное мирное жилище, с которым Республика могла примириться. Мы засыпали рвы, до половины снесли стены, и если все-таки не срыли башенки, то, по крайней мере, уничтожили на них зубцы, так что они казались теперь не коронами, а четырьмя белыми призраками старинных обезглавленных сооружений. С главного фасада здания, с углов потолка, с высоких каминных досок, даже с флюгеров над крышей — отовсюду мы сбили очаровательный и красноречивый герб дома де Туфделисов, несущий, как вам известно, на щите зеленого цвета три пучка серебряных лилий, и девиз, построенный на игре героических слов: «Они не отступают».[360] Увы, нашим бедным лилиям пришлось-таки отступить. Они отступили везде, включая даже замковый сад, из века в век дававший их целыми корзинами, отчего обширный цветник напоминал издали море в белоснежной кипени валов. Мы повсюду заменили лилии сиренью.