- Вот взять хотя бы Тейблс-Тернда, - продолжал тренер, похлопывая лошадь по крупу. - Исходя из его родословной и результатов, какие он показывал на тренировках, у него были неплохие шансы выиграть Мемориальную доску Холлиса в июне - это одна из самых престижных скачек для двухлеток… А он выступил точно так же, как Чинк, - ну, вы сами видели в Ньюмаркете. Выдохся за пятьсот метров до финиша и пришел в хвосте, хотя я готов поклясться, что он ни в чем не уступал остальным!
Он кивнул конюху, державшему голову лошади, развернулся на каблуках и вышел из денника. Дальше в том же ряду стояла еще одна лошадь Нериссы, вызвавшая у тренера еще более глубокое негодование.
- Вот опять же Медик. Этот жеребчик вполне тянул на чемпиона мира. Я раньше думал, что в июле он выиграет Натальскую свободную с гандикапом, но в конце концов даже не стал посылать его в Клервуд. Его предыдущие четыре скачки были совершенно позорными.
У меня было стойкое ощущение, что гнев Аркнольда наполовину искренний. Это меня озадачило. Его действительно тревожило то, что все эти лошади проигрывают. И тем не менее я по-прежнему был уверен, что тренер не только знает, почему они проигрывают, но и сам все это устроил.
В сопровождении Барти, толстым черным пальцем указывавшего перепуганным конюхам на упущения, мы обошли всех лошадей на конюшне, а после отправились в дом выпить по рюмочке.
- Конечно, теперь все лошади миссис Кейвси считаются трехлетками, - сказал Аркнольд. - Тут возраст отсчитывается с первого августа, а не с первого января, как у вас.
Я кивнул.
- В августе на здешних ипподромах интересных скачек не будет. Так что, боюсь, вам покажется скучновато.
- Да что вы, мне тут ужасно интересно! - ответил я, не кривя душой. - А вы собираетесь выставлять лошадей миссис Кейвси на скачки трехлеток?
- Пока ей не надоест платить за содержание и тренировки, выставлять буду, - угрюмо сказал тренер.
- А если она решит их продать?
- Да она теперь за них почти ничего не получит!
- А если бы она решила их продать, рискнули бы вы купить кого-нибудь из них? - спросил я.
Аркнольд ответил не сразу. Он показывал нам дорогу в свой кабинет, квадратную комнату, заваленную бумагами, каталогами, заставленную шкафами с папками и жесткими стульями с прямыми спинками. Похоже, Аркнольд специально не старался создавать уют у себя в кабинете, чтобы гости не засиживались.
Я неблагоразумно повторил свой вопрос, и тренер гневно уставился на меня.
- Слушайте, сударь! - воскликнул он. - Мне ваши намеки не нравятся! Вы хотите сказать, что я нарочно проигрываю скачки, чтобы приобрести лошадей по дешевке, потом выставить их на скачки от своего имени, а когда они начнут выигрывать, продать на племя за хорошие деньги? Вы это хотите сказать, сударь?
- Ну что вы, ничего подобного я не говорил, - мягко возразил я.
- Однако же думали?
- Ну, возможно, - признался я. - Поставьте себя на мое место - разве, глядя со стороны, вы не подумали бы то же самое?
Аркнольд по-прежнему был мрачен, но гнев его постепенно улегся. Мне очень хотелось знать, отчего он так рассердился - оттого, что его оскорбило мое предположение, или оттого, что я был слишком близок к истине?
Данило, который во время обхода только и делал, что улыбался и отпускал жизнерадостные замечания, не обращаясь ни к кому конкретно, принялся успокаивать обиженного приятеля:
- Да брось ты, Гревилл, он вовсе не хотел тебя обидеть!
Аркнольд косо посмотрел на меня.
- Правда, брось! Тетя Нерисса небось попросила его разузнать про лошадей, если получится. Ее тоже можно понять. Обидно ведь тратить деньги на плохих лошадей, верно, Гревилл?
Аркнольд сделал вид, что понемногу успокоился, и предложил нам выпить. Данило широко, с облегчением улыбнулся и сказал что-то типа: «Ребята, давайте жить дружно!»
Я прихлебывал виски и внимательно смотрел на них обоих. Блестящий золотой мальчик. И угрюмый крепыш средних лет. Они оба пили, поглядывая на меня поверх рюмок.
Души обоих представляли для меня темный лес.
В «Игуана-Рок» меня ждало письмо, переданное с посыльным. Я прочел его наверху, у себя в комнате, стоя у окна, которое выходило на сады, теннисные корты и бескрайнюю южноафриканскую равнину. Начинало смеркаться, и скоро должно было совсем стемнеть, но уверенный почерк читался свободно.