Дьявольский союз. Пакт Гитлера – Сталина, 1939–1941

Первая возможность представилась ему в том же месяце, как раз когда разгром Югославии приближался к концу. Через Москву после визита в столицу Германии проезжал министр иностранных дел Японии Ёсукэ Мацуока. Переговоры с японцами уже тянулись некоторое время, но ни к чему не приводили, однако недавние события дали им новый толчок. Осенью минувшего года в Берлине Риббентроп выступал за сближение Москвы с Токио, поэтому Сталин, естественно, усмотрел здесь возможность заработать очки в глазах Гитлера. Кроме того, Япония была соосновательницей блока «Оси» и еще полтора года назад находилась в состоянии войны с СССР, поэтому любое соглашение с Токио обещало принести выгоду. Поэтому 13 апреля в Кремле был подписан пакт о нейтралитете, в котором стороны обязывались «поддерживать мирные и дружественные отношения между собой и уважать территориальную целостность и неприкосновенность» друг друга, а в случае военного конфликта с третьей стороной соблюдать нейтралитет⁷⁹³.

Сталин, убежденный в том, что совершил настоящий переворот (а Мацуока позже назовет этот ход «дипломатическим блицкригом»⁷⁹⁴), пребывал в таком приподнятом настроении, что даже явился на Ярославский вокзал проводить своих новых партнеров – чего никогда не делал раньше. Он был чуть-чуть навеселе после импровизированного раннего банкета, сопровождавшегося неизбежными тостами, и потому тепло обнимался с членами японской делегации, а Молотов между тем, слегка пошатываясь, выкрикивал коммунистические лозунги. Сам Мацуока вообще еле держался на ногах, его пришлось потом почти на руках заносить в вагон поезда. А самое примечательное произошло, пожалуй, когда Сталин заметил на перроне высокую фигуру гитлеровского генерала Ганса Кребса, помощника германского военного атташе. «Немец?» – осведомился Сталин, и Кребс в знак подтверждения вытянулся по струнке. «Мы раньше были с вами друзьями, – воскликнул Сталин, весело хлопнув генерала по спине, – и впредь останемся друзьями»⁷⁹⁵. Чувствовалось, что это в равной мере и пожелание, и констатация факта. Однако более широкий смысл нового пакта не укрылся от Геббельса в Берлине: тот злорадно записал в своем дневнике, что русско-японский договор – «замечательная и чрезвычайно полезная в настоящий момент штука», а потом добавил: «Похоже, Сталин не испытывает ни малейшей охоты познакомиться поближе с нашими бронетанковыми войсками»⁷⁹⁶.

А неделю спустя у Сталина появился еще один шанс потрафить Берлину. 20 апреля, проведя вечер в Большом театре, старшие члены Политбюро в сопровождении главы Коминтерна Георгия Димитрова вернулись в Кремль. Там Сталин выступил с речью о перспективах мирового коммунизма в целом и о роли Коминтерна в частности. Многих слушателей эта речь повергла в шок.

За пределами Советского Союза к деятельности Коминтерна, пестовавшего идею международной коммунистической революции, естественно, относились неоднозначно. Особенную ненависть эта организация вызывала у противников коммунистов – сторонников правых взглядов вроде Гитлера. Нацисты осыпали Коминтерн бранью, называя его дело «международным заговором», и даже пытались использовать дело о поджоге Рейхстага в 1933 году для предъявления официального обвинения самому Коминтерну. Тогда они усадили на скамью подсудимых, наряду с предполагаемым поджигателем, несчастным голландским коммунистом Маринусом ван дер Люббе, нескольких местных и болгарских коммунистов, в том числе и Георгия Димитрова. А подписанный тремя годами позже германо-японский Антикоминтерновский пакт был направлен непосредственно против Коммунистического интернационала, который в преамбуле к договору характеризовался как «угроза миру во всем мире»⁷⁹⁷.

Однако весной 1941 года Сталин явно пришел к мнению о том, что «слуга» революции стал в некотором роде обузой. В присутствии Димитрова он подверг Коминтерн критике, назвав его «помехой», и высказался за то, чтобы освободить национальные компартии от подчинения ему: так они смогут лучше приспосабливаться к местным условиям. Сталин намекал на то, что Коминтерн принадлежит дню вчерашнему и что сегодня приоритет следует отдавать национальным задачам⁷⁹⁸. После этого время не тратилось даром. Уже на следующий день Димитров засел за работу: начал писать новые правила приема в Коминтерн. В личном дневнике он ни словом не упомянул о том, как он сам отнесся к происшедшей перемене. Еще Сталин потребовал, чтобы обычные коммунистические лозунги на ближайшем праздновании 1 Мая заменили на другие – более национально ориентированные⁷⁹⁹. Похоже, необходимость действовать с оглядкой на Берлин привела к обезвреживанию яда, разлитого в самой коммунистической идеологии.