Дьявольский союз. Пакт Гитлера – Сталина, 1939–1941

Между тем в Латвии боевой дух местных частей, включенных в состав Красной армии, был предсказуемо низким: часто происходили дезертирства, а некоторые отряды даже с оружием в руках нападали на своих вчерашних командиров⁹¹⁶. Враждебное отношение к Красной армии наблюдалось не только в Прибалтике. Как вспоминал один красноармеец, сражавшийся во Львове, от местных жителей можно было ждать всякого: они «могли и дорогу показать, а могли и плюнуть в лицо советскому солдату». Похожие наблюдения сделал один советский генерал, когда его штабной автомобиль сломался под Ковелем в Западной Украине. Вокруг собралась толпа человек из двадцати местных, но, как он писал, «никто не говорил ни слова. Никто не собирался помогать» – они «просто злорадно усмехались»⁹¹⁷.

Даже вдали от фронта было неспокойно. В Москве началась паника – граждане бросились в магазины скупать продукты, в сберкассы – снимать деньги. Продовольствие скоро закончилось, пищевые предприятия перестали работать. Произошла жесткая конфронтация власти и населения. Хотя многие молодые люди рвались добровольцами на фронт и в целом в народе преобладал патриотизм, случались и откровенные выплески давно накопившегося недовольства. Иногда люди, наконец потеряв всякий страх, во всеуслышание ругали коллективизацию или репрессии⁹¹⁸. Так, один москвич заявил, что рад тому, что началась война, потому что жизнь в Советском Союзе стала совсем невыносимой, и «чем скорей все кончится, тем лучше». Другой сказал: «Наконец-то мы задышим свободно. Через три дня в Москве будет Гитлер, и интеллигенция заживет как следует»⁹¹⁹.

Что еще хуже для Сталина, некоторые советские граждане – даже вдали от границы – активно приветствовали захватчиков. Один немецкий офицер вспоминал потом, как это было под Витебском в Белоруссии:

Меня поразило, что среди [местных жителей] никто не выказывал к нам ненависти. Женщины часто выходили из домов, прижимая к груди икону, и кричали: «Мы же христиане! Освободите нас от Сталина – он разрушил наши церкви». Многие предлагали нам «угощение» – яйцо с сухарем. Постепенно у нас появилось ощущение, что на нас смотрят как на освободителей⁹²⁰.

Еще больше Сталина должен был бы огорчить явный распад, происходивший в рядах советских вооруженных сил в самые первые дни войны. В Красной армии, на которую обрушилась вся мощь блицкрига, воцарился полный хаос, и уцелевшие войска часто бежали на восток бок о бок с колоннами беженцев, тоже лишенных всякого руководства. Иногда офицеров, которые пытались остановить панику и восстановить порядок, расстреливали их собственные подчиненные⁹²¹. Один солдат вспоминал, как вокруг него рвались снаряды, стоял грохот битвы, а приказы от начальства так и не поступали. Наконец, он решился оставить пост и, взяв с собой небольшой отряд, пешком двинулся на восток. «Никто не помогал нам ни советами, ни боеприпасами, – вспоминал он. – Никто из солдат ни разу даже не видел карту местности».⁹²² Так они шагали, не останавливаясь, двое суток.

Спасительного выхода искали не только рядовые солдаты – в бегство обратился и маршал Григорий Кулик. Тучный 50-летний военачальник, отличившийся позорным выступлением на совещании высшего армейского командования в начале года, прибыл на фронт 23 июня в кожаном костюме летчика и защитных очках и принялся собирать то, что осталось от 10-й армии. Но, попав в окружение, Кулик приказал солдатам последовать его примеру: снять военную форму, выбросить документы и переодеться в крестьянскую одежду. Предав огню и маршальскую форму, и летный костюм, он бежал на восток на крестьянской подводе⁹²³.

Кулик снова спасся от смерти. Однако, учитывая масштабы катастрофы, происходившей у западной границы, власти поняли, что дисциплину нужно срочно восстанавливать. Одним из средств ее восстановления стало внедрение в армию, в конце июня, так называемых заградительных отрядов – особых отрядов НКВД, которые должны были устраивать дозоры и засады и задерживать всех, самовольно оставивших боевые позиции, в случае необходимости идя на крайние меры. Естественно, все уже боялись энкавэдэшников, зная об их роли в чистках. Как вспоминал один полковник Красной армии, даже самый закаленный солдат, лишь издалека завидев васильково-синюю фуражку энкавэдэшника, сразу превращался в нервно лопочущего хлюпика, отчаянно доказывавшего собственную невиновность⁹²⁴. Теперь же особым отделам НКВД поручили возглавить борьбу «с дезертирами, трусами и паникерами». Им предоставлялось право расстреливать дезертиров на месте, а под подозрение попадал любой, схваченный в ближнем прифронтовом тылу и не способный четко объяснить, как и почему он там оказался.