Дьявольский союз. Пакт Гитлера – Сталина, 1939–1941

Несмотря на громогласные призывы повиноваться новой партийной линии, внутри коммунистического движения раздавались многочисленные голоса несогласных – и не в последнюю очередь в самой Москве. Главным рассадником недовольных стала, как ни странно, гостиница «Люкс» в центре советской столицы, ставшая домом для сотен иностранных коммунистов-эмигрантов, которые съехались в СССР искать убежища, служить в Коминтерне или учиться непосредственно у своего руководства. Однако «Люкс» отнюдь не был тем безопасным прибежищем, каким представлялся со стороны. Многие из его обитателей уже в 1930-е годы стали жертвами сталинских чисток, подверглись пыткам, были расстреляны или сосланы в Сибирь за какие-то мнимые прегрешения. В разгар террора количество постояльцев отеля резко уменьшилось: каждое утро жильцы просыпались с внутренним трепетом и первым делом осведомлялись, за кем из соседей приходили ночью из НКВД. Вот так, ночью, исчезло около ста семидесяти постояльцев «Люкса»⁴²⁷. К осени 1939 года там оставалось 600 самых преданных – и самых отчаянных – иностранных соратников Сталина.

Вполне понятно, что в то время многие из постояльцев «Люкса» легко, не задавая лишних вопросов, приняли новую сталинскую политику дружбы с Германией. Некоторых убедило идеологическое объяснение, гласившее, что Гитлера без его ведома удалось сделать орудием СССР и направить его против Запада, чтобы его руками разгромить Британию и Францию. Так, один из них, услышав весть о заключении пакта, воскликнул: «Чудесно, чудесно!.. Пускай они уничтожают друг друга… сделают за нас всю работу. Фантастика, просто чудесно!»⁴²⁸ Другие – то ли из вассальной верности хозяину, то ли из страха – говорили себе, что Сталин «не может ошибаться», что его поворот кругом, хоть и вызывает оторопь, все же чем-то оправдан.

Однако находились и такие, кто никак не мог примирить случившееся с собственной совестью, и потому атмосфера в гостинице вскоре сделалась напряженной. 24 августа 1939 года испанский коммунист Кастро Дельгадо проснулся поздно утром, и когда он пришел на автобусную остановку, чтобы ехать на работу в штаб Коминтерна, еще не знал о том, что накануне вечером был подписан пакт о ненападении. Позднее он вспоминал:

То, что я увидел на остановке, сильно отличалось от того, что там наблюдается обычно. Сегодня люди не толпились, не спешили влезть в автобус и занять места. Они стояли группками на тротуаре и оживленно разговаривали. Некоторые почти кричали. Я посмотрел на одного, потом на другого. Никто меня не замечал. Я говорил «доброе утро», но меня никто не слышал. Все продолжали разговаривать, жестикулировать и размахивать руками. Лишь я один молчал и не жестикулировал⁴²⁹.

Как и многие его товарищи, Дельгадо внутренне разрывался. Он твердил себе: «Сталин никогда не ошибается», но, как испанец, он не мог забыть ни гражданскую войну в своей стране, ни свои антифашистские убеждения. «От Алмерии до Герники, от Бадахоса до Барселоны я слышу слово «но»», – писал он⁴³⁰. Общая реакция была одна: люди не верили своим глазам и ушам. Другой испанец вспоминал, что был «ошарашен» новостью, обнародованной в то утро: «Мы терли глаза, чтобы удостовериться в том, что действительно читаем «Правду»"⁴³¹.

Рут фон Майенбург испытывала сходные чувства. В середине 1930-х годов эта австрийская коммунистка с целью разведки несколько раз побывала в нацистской Германии, а позже начала работать на Коминтерн. Подписание пакта, конечно же, поразило ее – «словно часы на кремлевской башне вдруг остановились», хотя она объяснила себе, что эта мера вызвана тактической необходимостью и реальной политикой⁴³². Лишь позже вновь всплыл на поверхность первый эмоциональный отклик. «Было очень стыдно, – высказалась фон Майенбург о пакте, – и мы еще очень долго не в силах были преодолеть это чувство стыда»⁴³³.