Дидро и цивилизация России

Как видим, Дидро был очень далек от апологии модернизации России, начатой Петром I и продолженной его преемниками. Философ построил свою концепцию цивилизации по контрасту с реальным историческим опытом России XVIII века. Вместе с тем взгляды Дидро на Россию не были пессимистическими. До некоторой степени они были умозрительными. Екатерина II упрекала своего собеседника в абстрактности подходов, в недостаточном знании реалий и специфики русской жизни:

Я долго с ним беседовала… но более из любопытства, чем с пользою. Если бы я ему поверила, то пришлось бы преобразовать всю мою империю, уничтожить законодательство, правительство, политику, финансы и заменить их несбыточными мечтами… Я ему откровенно сказала: «Вы забываете, господин Дидро, во всех ваших реформаторских планах разницу наших положений: вы работаете на бумаге, которая терпит все… тогда как я, бедная императрица, работаю на человеческой коже, которая гораздо чувствительней и щекотливей»[399].

Этот упрек императрица адресовала философу задним числом в разговоре с французским послом графом Л. Ф. Сегюром в 1787 году. Жорж Дюлак полагает, что эти слова не отражают реального хода бесед и вызваны раздражением, которое позже испытала Екатерина II при чтении «Замечаний на Наказ»[400].

В целом Дидро в беседах с Екатериной II вполне адекватно наметил задачи социально-политического развития России, но обозначил их, так сказать, на вырост, а из реальных мер, предпринимаемых русским правительством, оценил лишь заботы об образовании. В своем восхищении Екатериной II он был искренним, но вовсе не слепым. То, что он увидел в России, его не очаровало.

На прощание Дидро попросил у императрицы оплатить его дорожные расходы и получил три тысячи рублей. Он также попросил на память «какую-нибудь безделку, ценную тем, что она ею пользовалась»[401]. Екатерина подарила ему кольцо с сердоликом, на котором был выгравирован ее портрет. Дидро также передал ей прощальный подарок – эмалевую плакетку и маленькие картины. Значительную сумму Дидро израсходовал на подарки Екатерине и Нарышкиным. Как заметил по этому поводу А. Уилсон, «парижский буржуа… не был скупым»[402]. Впрочем, Дидро прекрасно понимал, что он приобрел нечто более ценное, чем деньги: «У меня остается чувство удовлетворения от того, что я выполнил долг, а также остается высокое покровительство во всех случаях жизни. Смею даже сказать, что у меня есть царственный друг»[403].

22 февраля 1774 года Дидро написал прощальные письма секретарю Академии наук И. А. Эйлеру и Екатерине II[404]. Последнее было составлено по всем правилам придворного этикета. Он просил императрицу не оставить своими заботами его друзей – Д. А. Голицына и А. В. Нарышкина.

Глава 8 После России. «Как прекратить это всеобщее бедствие?»

5 марта 1774 года Дидро выехал из Санкт-Петербурга в сопровождении грека Афанасия Баллы, находившегося на русской дипломатической службе. Прибыв 4 апреля в Гаагу, он вновь остановился в доме русского посла и своего друга Д. А. Голицына. Здесь он подготовил к изданию выполненный доктором Клером французский перевод книги И. И. Бецкого «Планы и уставы учреждений… Екатерины II… для воспитания юношества»[405]. Философ отредактировал, дополнил и снабдил своим послесловием текст книги, которая должна была представить Европе самый лестный образ цивилизаторской деятельности просвещенной монархини. В Гааге Дидро составил первый вариант «Замечаний на Наказ».

Итоги своей поездки Дидро подвел в письмах, написанных на обратном пути в Париж. Письмо к С. Воллан от 30 марта из Гамбурга носило до некоторой степени оправдательный (подруга философа и ее друзья в свое время активно отговаривали его ехать в Россию) и «рекламный» характер (Дидро знал, что содержание его письма станет известным многим парижским знакомым). Дидро вновь писал о ласковом приеме, который ему оказала императрица, и о том, что при встречах с ней он просьбам о новых «благодеяниях» предпочел право свободно высказывать свои мысли. «Я ни о чем не просил ее императорское величество, кроме разрешения прибегнуть к ней в случае несчастья, и она ответила мне, что я всегда найду у нее прибежище». Вывод философа звучал очень оптимистично: «Если только кому довелось совершить почетное и счастливое путешествие – это, несомненно, мне… За половину своего состояния я не согласился бы отдать это путешествие…»[406]