Дигенис Акрит

Василий Дигенис Акрит, достойный изумленья,
Цветущий, восхитительный каппадокийцев отпрыск,.
Светило доблести мужской и первый по отваге,
И украшенье славное всех юношей достойных,
5 В боях тяжелых покорил бесстрашно все границы
И занял много городов, земель врагов строптивых.
И поселиться вслед за тем задумал у Евфрата.
А красотой река Евфрат затмила все другие,—
В раю[451] ведь воды той реки берут свое начало,
10 И сладостью наделены они благоуханной,
Прохладою живительной растаявшего снега[452].
И от Евфрата Дигенис отвел искусно воду,
На землях орошенных сад он вырастил прекрасный[453]
С причудливою рощею, что радовала взоры;
15 И с четырех сторон стена вкруг рощи возвышалась,
И мрамор полированный служил ему для стройки;
Внутри же стен торжественно растения густые
Склоняли ветви пышные, покрытые цветами,
И состязались будто бы в красе своей деревья.
20 Повсюду лозы чудные свисали винограда,
Росли в том месте[454] тростники, поднявшись вверх высоко,
Плоды свисали над землей, цветы теснились всюду.
А под деревьями[455] внизу раскинулась лужайка,
Пестрела всеми красками, в цветах сияла ярко;
25 Нарциссы ароматные росли там, розы, мирты,
И розы цветом пурпура окрашивали землю,
Белели, словно молоко, нарциссы на лужайке,
Сверкали и фиалки[456] там, морской подобны глади,
Когда лишь тихий ветерок едва ее колышет;
30 И орошала луг вода в великом изобилье.
Немало всевозможных птиц[457] в том месте обитало:
Одни ютились средь людей и корма дожидались,
А прочие пернатые летали, где хотели,
И по верхушкам, по ветвям порхали беззаботно.
35 Там птички были певчие, что сладко щебетали,
И красовались многие нарядом крыльев пестрым;
Встречался там ручной павлин, и попугай, и лебедь,
По водам плыли лебеди, прогуливались важно,
И слышно было, как поют на ветках попугаи,
40 Гуляли, крылья распустив, павлины меж цветами,
И краски все на крыльях их цветы напоминали.
А в середине дивного и сладостного сада
Воздвигся дом[458] невиданный — Акрит его построил,—
Прямоугольный и большой, из тесаного камня,
45 С колоннами тяжелыми, отверстьями для окон,
А кровлю дома Дигенис мозаикой украсил
Из дорогого мрамора, что излучал сиянье;
И пол камнями выложил, блиставшими на диво.
Внутри он сделал комнаты, трехсводчатые сверху,
50 Со сводами высокими, украшенными пестро;
Покои крестовидные[459], причудливые спальни[460],—
Сверкали мрамором они, сиянье излучали.
И так создание[461] свое сумел украсить мастер,
Что взорам, словно сотканной, постройка представала
55 Из образов тех каменных, дававших людям радость.
Поверхность пола ониксы в покоях покрывали,
Отполированные так[462], что всякий бы подумал:
Замерзли капельки воды и льдинки пол покрыли.
С боков построил Дигенис по сторонам обеим
60 Триклинии чудесные[463] со сводами златыми,
Там подвиги старинные прославленных героев
Он золотой мозаикой изобразил искусно.
С Самсона начал[464],— как герой пошел на иноземцев,
Как с дивной силой разорвал руками льва[465] на части,
65 Ворота как с засовами[466] из вражеского града
На гору он перетащил, подвергшись заточенью,
Как насмехались недруги, героя ослепили[467];
И наконец изобразил, как храм до основанья[468]
В те дни давно минувшие Самсон разрушил мощный
70 И вместе с иноземцами обрек себя на гибель.
Посередине был Давид[469] представлен без оружья,—
Одну пращу в руке своей держал он наготове,
А рядом Голиаф стоял гигантского сложенья,—
Был страшен великана вид, была безмерна сила,
75 От головы[470] его до ног железо защищало,
Копье в руке его навой напоминало ткацкий[471].
И цвет железа передал с умением художник,
И все событья показал он этого сраженья:
Как метко камнем поражен был Голиаф, как сразу,
80 Едва лишь получил удар, повержен был на землю,
Как подбежал к нему Давид, поднявши меч высоко,
И голову отсек врагу, с победой бой закончив.
Затем — как гневался Саул[472] и как Давид спасался,
И козни бесконечные, и господа отмщенье.
85 Ахилла легендарные изображались битвы
И Агамемнона краса, и пагубное бегство,
И Пенелопа мудрая, и женихов убийство,
И Одиссея мужество перед Киклопом страшным[473],
И смерть Химеры огненной от рук Беллерофонта[474],
90 И Александра подвиги: над Дарием победа[475],
Как встретился с Кандакой[476] он, царицею премудрой,,
И как брахманов посетил, а после — амазонок[477],
И Александра мудрого деянья остальные;
Немало подвигов других, разнообразных, дивных:
95 И Моисея чудеса, и бедствия египтян[478],
Народа иудейского исход, греховный ропот,
Негодованье господа, служителя молитвы;
И то, чем Иисус Навин прославился навеки,—
Все это в двух триклиниях[479] и многое другое
100 Там Дигенис изобразил мозаикой златою,
И восхищали зрителей безмерно те картины.
И в доме этом во дворе площадка находилась,
В длину была и в ширину больших она размеров,
Воздвиг он знаменитый храм на ней посередине
105 И мученику посвятил святому Феодору[480].
Отца в том храме Дигенис похоронил достойно,
Когда из Каппадокии его доставил тело,
И гроб отцовский камнями бесценными украсил.
То горе было первое, постигшее героя,
110 Когда услышал вести он о недуге отцовском,
О том, что занемог отец и что конец уж близок.
Достичь скорей он поспешил земли каппадокийцев,
Но вот, когда приблизился к родительскому дому,
Ему навстречу вышли все, рыдая неутешно,
115 И понял он: отец его уже простился с жизнью[481].
Одежду разорвал свою[482], сошел с коня на землю,
Войдя в покои, заключил он мертвеца в объятья
И восклицать стал горестно, слезами заливаясь:
«Восстань, отец, взгляни хоть раз на дорогого сына,—
120 Один ведь был он у тебя, скажи ему хоть слово,
Совет и наставленье дай, не уходи в молчанье!»
И» вслед за этим снова плач еще сильнее поднял,
И слышно было каждому, как громко восклицал он:
«Неужто не ответишь ты любимейшему сыну,
125 Не станешь говорить со мной, как говорил когда-то?
Умолкли вещие уста, божественные речи,
О горе! Навсегда затих твой голос, сладкий слуху.
Куда девался свет очей? Где облик твой прекрасный?
Кто руки заковал твои? Кто силу уничтожил?
130 Кто помешал ногам твоим в их беге несравненном?
Кто положить предел любви осмелился безмерной,
Отцовской дорогой любви? Где в мире справедливость?
О, бедствие великое! О, горькое страданье!
Скорбящий и измученный с душою ты расстался
135 И сына призывал к себе до самой до кончины,
А я бы стал счастливей всех, хотя бы ненадолго,
Когда б услышал голос твой, последнюю молитву,
Когда бы вздох последний твой в своих объятьях принял,
И тело бы омыл твое, и очи дорогие
140 Навеки бы закрыл тебе, родитель мой любимый.
А ныне стал несчастней я любого человека,—
Страданье безграничное мою терзает душу,
И лучше умереть бы мне — не знать такого горя!
Зачем, о смерть, ты милости меня своей лишила
145 И не взяла меня к себе взамен отца родного?
Зачем ты в этот краткий миг была несправедлива?»
Так плакал Дигенис над ним, такие вел он речи,
И говорят, что плакать он заставил даже камни;
А мать его достойная скорбела с сыном вместе.
150 Ив эти тягостные дни обряды погребенья
С почетом все исполнили над дорогим умершим,
И взял с собою Дигенис отцовский прах в дорогу,
Вернулся вместе с матерью назад, в свое жилище,
И там торжественно отца похоронил родного
155 В том храме, что воздвигнул сам по своему желанью,
А мать Акрита с той поры у сына поселилась.
О том, как время шло у них, приятно протекало,
Узнаете сейчас от нас — расскажем хоть немного[483].
В веселье день за днем они в том доме проводили,
160 Кифару часто брал Акрит перед концом обеда
И начинал играть на ней, а дева сладко пела,.
Сирен[484] она и соловьев своим затмила пеньем,
И всех, кто слушал, изумлял ее сладчайший голос[485].
Когда же танца музыка звучала на кифаре,
165 То поднималась девушка прекрасная немедля,
И подстелив под ноги шелк, на пол легко ступала.
Движенья дивные ее не в силах описать я,
Представить повороты рук, чарующую поступь,
Сказать, как быстро и легко, с мелодией согласно,
170 Кифаре в такт танцовщица всем телом изгибалась.
Не в состоянье ведь никто представить сладость[486] меда,
Когда не пробовал его,— и так же не представить,
Какою грацией полны ее движенья были.
Затем, оставив трапезу, обычаю согласно,
175 И эти сладости вкусив[487], шли в сад они чудесный,
К лужайке направляли шаг — о ней мы говорили —
И восхваляли господа в веселии великом,
Прославлены среди людей, юны и благородны.
Одно лишь[488] горе день за днем печалило их души:
180 Бездетности страшнейшее, негаснущее пламя;
Один лишь тот его узнал, кто не имел потомства,
И было это в жизни их несчастьем величайшим.
О детях господу они молились ежедневно,
Себе в заслугу первое из всех достоинств ставя —
185 Благотворительность свою и милостыню бедным;
Но хоть и не судил господь надеждам этим сбыться,
Все ж бога славили они, полны благоразумья,
Причину видя бедствия в своих же прегрешеньях.
И вот болезнь тяжелая[489] постигла мать Акрита,
190 Четыре дня всего прошло, и дух оставил тело[490].
Оплакал Дигенис ее, скорбя по ней безмерно,
И рядом со своим отцом похоронил в гробнице.
Пять лет жила она вдовой, похоронив супруга,
И всеми благами земли успела насладиться,
195 Была воистину хвалы достойна среди женщин
И некогда красой своей врагов поработила,
Из заточенья страшного вернула многих пленных,
Желанный даровала мир и городам, и селам;
Благополучье принесла она с собою людям
200 И с помощью всевышнего вражду остановила,
Распространила по земле покой она и радость,—
Родился отпрыск у нее, прекрасный, благородный,
Конец бесчинствам агарян он положил кровавым
И города опустошил, и власть над ними принял[491].
205 А ведь в былые времена, до славного Акрита,
Без страха вылазки свои свершали эфиопы[492],
Без состраданья города ромеев разрушали,
Свободорожденных людей, почтенных, благородных
Порабощали дерзостно рожденные рабами.
210 Но тот, кто ради нас на свет от девы появился,
Почел за благо даровать освобожденье людям,
Чудесную и славную послал господь нам милость.
И в друга превратился тот, кто недругом был раньше,
И Дигениса породил — венец отваги высший.
215 Спасенье всем принес герой от вражеских нашествий,
Благодеянья совершил несчетные он людям,
И все, кто в тягостном плену томились на чужбине,
Поработили под конец своих хозяев страшных.
Сколь радость велика была, когда освобожденных
220 Увидели их близкие и обняли родные!
Сражениям настал конец — ни слова о сраженьях
В те дни, когда он здравствовал, нельзя услышать был»
Великое спокойствие и мир царили всюду,
И непрестанно господа все люди восхваляли
225 И благодетелем своим считали Дигениса,
Заступником божественным, опорою великой.
И радовались многие владычеству героя
И восхваляли троицу, чистейшую, святую,
Которая во все века достойна поклоненья.