Дикая девочка. Записки Неда Джайлса, 1932

– Мы не пройдем и ста ярдов, – сказал Альберт. – Они пошлют за нами мальчишек с палками и камнями, и те перебьют нас как кроликов.

– О Господи! – всхлипнул Толли. – И почему вдруг все хотят убить нас? Что мы им сделали?

– Послушайте, Толли, – заговорил я. – Мои мысли занимает сохранность моей камеры, мысли Маргарет – культурная антропология. Вы можете поразмышлять о том, как вернуть назад вашу одежду. Таким образом всем нам есть ради чего жить.

– Да, да! Вы совершенно правы, старина! – с казал Толли, пытаясь взять себя в руки. – Простите меня. Это была краткая минута слабости. Я просто на пределе.

– А кто не на пределе, дорогуша? – осведомилась Маргарет.

– Вам-то о чем беспокоиться? – вскинулся Толли. – Вы станете невестой большого белого вождя. Я бы поменялся с вами участью. Ну, разумеется, он для меня староват, но я нахожу его весьма привлекательным, в этаком брутальном жанре.

– Я не собираюсь становиться ничьей невестой, – возразила Маргарет.

– Вы ведь не можете не понимать, Маргарет, – проговорил Альберт, – почему апачи всегда убивают захваченных в плен мужчин, но оставляют в живых женщин и детей.

– Конечно, – ответила она. – Как у большинства полукочевых коренных народов, у апачей нет развитой пеницетарной системы. Нет никакой реальной возможности содержать мужчин в плену долгое время. Значит, иноплеменные мужчины, пока они живы, представляют собой угрозу. Значит, практичнее всего убивать их. А женщины и дети более покладисты, их можно ассимилировать.

– И к тому же полезны для размножения, – добавил Альберт. – Для расширения генетического горизонта.

– Бог ты мой! Кажется, он ревнует, – заметил Толли. Он помахал рукой у нас перед глазами, как будто пытаясь привлечь наш внимание: – Не могли бы мы сосредоточиться на более насущных проблемах? Например, на том, что, как верно заметил Джайлс, мой гардероб разграблен?

Мы не могли не рассмеяться. Каким бы отчаянным ни было наше положение, отрадно видеть, что Толли, наконец, обрел чувство юмора.

– Глядите-ка, вон один идет как раз в моей куртке для сафари от «Аберкромба и Фитча», – продолжал он, показывая пальцем. – А вон другой в моем пробковом шлеме. Скоты! Они даже не соображают, что нельзя разбивать комплект!

Что верно, то верно, вещи апачи носили в самом диком сочетании. На головах мужчин что только не красовалось – от изящных соломенных шляп до мексиканских сомбреро, а последние добавления составили пробковый шлем Толли и котелок Браунинга. А некоторые наматывали на головы куски ярких тканей на манер индийских тюрбанов. Столь же причудливо выглядела и одежда. Одни вырядились в непарные пиджаки и брюки, другие намотали вокруг бедер одеяла на манер шотландских килтов. Но еще более живописно выглядели женщины в своих ярких ситцевых юбках и блузках и с таким количеством украшений, какое только на них поместилось.

Большинство апачей уже начали танцевать. Такого никто из нас еще не видывал. Их дерганые, несинхронные движения чем-то напоминали гарцевание лошади, и в то же время они почему-то прекрасно гармонировали со странной дисгармоничной музыкой, мерцанием костров, гигантской оранжевой Луной… Только время спустя я понял, что, когда мы прошли той извилистой тропой и попали в эту долину, мы перешли границу иного мира. Мира с другими, не нашими Солнцем и Луной, населенного другими, не похожими на нас людьми.

Нас усадили на одеяла и шкуры на почетном месте – у центрального костра. Пришел белый апач Чарли в компании Джозефа, и они уселись рядом с нами. С ними была женщина, которую мы посчитали женой Чарли, и еще одна, очень старая и совсем слепая на вид. Нас накормили двумя видами жареного мяса, по всей вероятности, уворованного с мексиканских ранчо, или, может быть, то была конина. Затем подали сладкий мескаль – сочный венчик агавы, который перед этим целый день вялили над углями – по словам Альберта, это изобретение апачей и есть главный их деликатес. К празднику женщины испекли плоский пресный хлеб, вероятно, восходящий корнями к мексиканской тортилье. Все было очень вкусно, и ели мы с большим аппетитом, с каким-то даже самозабвением, потому что, хотя никто ничего не произнес вслух, это вполне могла оказаться наша последняя трапеза, и глупо было бы не насладиться ею сполна. Возможно, ничего вкуснее нам уже не доведется попробовать. Маргарет, прежде чем начала есть сама, завернула немного еды в тряпочку и отослала с девочкой Браунингу. Но та, вернувшись, сказала, что он все еще спит и она положила еду рядом с ним в пещере.

Теперь танцоры танцевали по очереди и при этом пели – нечто вроде речитатива. Вдруг один из них издал резкий визг, и тот эхом разнесся по округе. От этого визга мы разом покрылись гусиной кожей – это был один в один крик лошади Толли, когда она падала на камни.

– О, Господи! – шепнула Маргарет.

– Они рассказывают, как они нас захватили, – объяснил Альберт, – с некоторыми… прикрасами…