Дикая карта

И записал Симеон в этот день, что Иоасаф освятил в храме Пресвятой Богородицы придел в честь Николая Чудотворца. Сам же думал, что едва держался на ногах Иоасаф, да ещё надел на голову митру высокую с золотыми вставками, на коих иконы чернью травлены, – вклад Бориса Годунова. Тяжела митра, голова архимандрита клонилась – как выстоял?

Спустя же некое время келарь Авраамий Палицын в своём сказании написал так:

«На память святого и достохвального апостола и евангелиста Иоанна Богослова архимандрит Иоасаф и воеводы решили в храме Пресвятой Богородицы, во имя честного и славного её Успения, в приделе освятить храм во имя святого отца нашего Николы чудотворца, в праздник его, что и совершили во славу в Троице славимого Бога. И с того дня даровал Господь Бог наш православным христианам свою милость. И многие больные начали от недугов своих выздоравливать, благодаря пресвятую Троицу, Отца и Сына и Святого Духа, так же и всенепорочной Владычице Богородице благодарственные песни воссылая и восхваляя святого и великого апостола и евангелиста Иоанна Богослова, великого архиерея чудотворца Николу и великих российских светочей Сергия и Никона чудотворцев, так как по святым их молитвам произошло исцеление от злых болезней и облегчение. И смерть с того дня стала меньше людей уносить. Уцелевшие же от смертоносной болезни здоровые люди каждый день выходили из города на бой с литовскими людьми и бились с усердием, и милость Господня помогала им».

23 мая 1609 года

Из воеводина вестового превратиться в пастуха – ну и честь!

Хотя по военному времени пастух – в первую очередь воин. Коли враги набегут, кому коров защищать придётся?

Митрий качал головой, ухмылялся, обрывая по склону листья одуванчиков и засовывая их в лёгкую полотняную торбу. Они горчили, если сразу жевать. Но если вымочить в холодной солёной воде, то есть можно, и цинга отступает. Вот бы ещё пестиков – но ведь это надо идти на мокрый луг, а не дойдёшь – поймают.

Коровы внизу, в овраге, жадно подчищали едва появляющуюся зелень.

Митя вспоминал, как Маша Брёхова шептала заговор против змей, брызгая святой водичкой на коров:

Гад, Гад Агафий жена твоя Фиеха,

вонзил ты своё жало

в денницу, в пенницу, в веретенницу,

в колоду и в сухую изгороду,

а не в коровушку матушку,

а коровушке матушке

на сон, на упокой, на доброе здоровье,

чтобы не кололо, не ломило, не болело,

не знобило

по сей день, по сей час,

мой приговор рабы Божей Марии

Во имя Отца и Сына Аминь Аминь Аминь!

Три раза прочла – и на Митю тоже побрызгала:

– Чтобы и тебя гады не трогали. А то бают, много их развелось нонеча!

А что коровам змеи! Наступят – да раздавят. Пасутся себе спокойно.

Митрий засмотрелся на бурёнок – и вдруг заметил человека: он прятался за коровой. Новоявленный пастух прильнул к земле, будто спит, насторожился. Человек в нерусской одежде вылез из-под коровы и направился прямо к Митрию, показывая пустые руки:

– Не бей! Я свой!

– Какой такой свой?! – растерялся Митя. – Не знаю тебя!

– Зато я тебя знаю, – говорил человек, странно искажая слова. – Ты воеводин слуга, на посылках бегаешь. Сведи меня к воеводе.

Митрий быстро огляделся – вокруг никого, всё так же спокойно поют птицы. Их не обманешь – значит, и вправду никого.

– Иди к воротам.

У ворот человека, назвавшегося трубачом по имени Мартьяш, встретили Сухановы люди, отвели к князю Григорию Борисовичу.

Митрий, отдав Маше Брёховой одуванчики, вернулся к коровам. Лишь вечером он узнал, что Мартьяш – перелёт, перебежчик, что поклялся он на кресте: ежели до Николина дня монастырь не сдастся, значит, Господь ему помогает. Стало быть, правда – там. И перешёл Мартьяш на службу к Роще.

Этот трубач, венгр, и рассказал воеводам – идти пришлось в келью к Голохвастому, сам он не мог – обезножел цингою, – рассказал трубач, что силы великие польские и литовские стоят по всей земле Московской. В Тушине царь с войском. Под Вязьмой, дескать, запорожские казаки с полковником Чижом – караулят, как бы из Смоленска воевода Шеин на Москву не ударил. Роты Млоцкого и Бобовского на Коломну посланы. Лисовский на Ярославль и Кострому двинулся. И несколько тысяч дозорами разъезжает.

Не переломить этой силы. Но если святой Никола за монахов, то и он, Мартьяш, хочет быть на стороне монахов. Видение ему, знать, было…

Воевода Голохвастый мотал головой по подушке – но говорить ему было трудно, едва шептал. Однако постриг, как иные перед смертью, не принимал – верил, что встанет на ноги.

Мартьяш достал из своей котомки мятые липкие соты с давлеными пчёлами и мёдом, завёрнутые в молодые листья лопуха, протянул Алексею Ивановичу – тот слабо кивнул.

Ушёл Мартьяш с Рощею.