Дикая карта

Целый день поляки, литовские люди и казаки подъезжали на всём скаку к крепости – и принуждены были соскакивать с коней и биться пешими. Положили людей много, а пользы – ничуть.

Зомме был ранен в бедро. Пуля на излёте скользнула по латам и отскочила в ногу. Лекарь достал пулю, но рана кровоточила.

Неделю стояли Сапега и Ружинский под Александровой слободой. Обошли её со всех сторон, прощупывали укрепления, пытались нападать и так и эдак – и понимали, что увязли они, как стрела в войлоке. Ружинский выходил из себя. Особенно бесило его, что он не мог сам принять участие в бою: простреленный летом бок не давал покоя, рана не заживала.

4 ноября был объявлен решительный приступ. Враги лезли через укрепления с ожесточением, кое-где им удалось даже добраться до самих стен – но силы иссякли, порыв пропал, и Сапега с Ружинским вынуждены были отступить. Постоянная мысль о том, что в Тушине без него всё может нарушиться, не давала пану Роману покоя. Вновь заканчивались порох и припасы. И гетманы отступили.

В слободе на совете воевод Зомме, морща лоб, настаивал на преследовании отступающих войск. Сейчас, и никак иначе, необходимо напасть на них, пока они идут в походном порядке, пока не засели вновь в своих укреплённых лагерях! Можно быстро освободить и Троицкий монастырь, и Москву!

Якоб Понтуссон Делагарди придерживался иного мнения: он утверждал, что сил у Скопина вместе со всеми его отрядами не хватит на то, чтобы разгромить столь опытных военачальников – Сапегу и Ружинского. Что можно потерять слишком много людей. Что в тылу, в Суздале, находится Лисовский, от которого всегда можно ожидать удара в спину.

Зомме, кривясь не только от боли в бедре, излагал свои доводы, обращаясь главным образом к самому старшему и самому опытному русскому – к Жеребцову. И это сильно задевало князя Скопина. Он положил не преследовать отступавших, однако отпустить Давыда Васильевича с его людьми в Троицкий монастырь.

Весть о победе Скопина над поляками быстро распространилась по все городам и весям. Под Александровой слободой взяли казака – он называл себя вестником. При нём нашли грамоту, писанную к князю Скопину-Шуйскому от думного дворянина Прокопия Ляпунова, из рязанских детей боярских. Много в жизни намутил Ляпунов. В грамоте сей величал он Михаила Васильевича не князем, а царём, поздравляя его с царством.

– Видно, пьян был Прокопий, царём меня величая, – брезгливо откинув грамоту, произнёс молодой князь.

– Э, нет, ты достоин царского венца! – льстиво промолвил Пунтус, незаметно подобрав и разгладив грамоту.

Плелась сеть паучья.

Перед уходом Жеребцова Зомме пришёл к нему проститься. Без толмача. Глядя снизу вверх, говорил, с трудом подбирая русские слова.

– Ты уйти – и я уйти в Швецию. Рана болеть.

– Точно рана? – покачав головой, переспросил Давыд Васильевич.

– Рана! – Зомме приложил руку к сердцу. – Так бабы воевать.

– Не унывай, брат! Везде есть лизоблюды и крочкотворы!

– Как ты сказать? Лизо… что?

– Эх, нет толмача… Как тебе объяснить?

Вместе хохотали над попытками воеводы объясниться.

– Спасибо тебе, друг, за науку! – словно оторвав что-то, сказал воевода. Крепко обнял шведа: – Прощай!

– Адью, камрат! Прощай!

Жеребцов

Когда Давыд Васильевич заложил Строгановым меховую мангазейскую казну, серебро со своей личной доли он выделил особо. И вот настало время развязать мошну. На свои средства он покупал продовольствие, телеги, снаряжал обоз. Послал людей по всем ближним и дальним весям – найти побольше луку и чеснока, репы купить и моркови, капусты да огурцов солёных. Это сейчас для обители самая нужная еда.

Крестьяне даже за серебро не хотели отдавать припасов: самим нужно. Словом Христовым молили их – ради спасения Троицы от полной гибели. Лишь тогда на усадьбах расставались – иной с возом, а иной со связкой золотого лука, лилового чеснока, с кадушкой огурцов али дюжиной кочанов.

Вовремя подоспела в Александрову слободу посылка от Строгановых – соль и зелье пороховое. Добыли свинца.

Князь Михаил Васильевич Скопин был согласен с тем, что нельзя мешкать с отправкой помощи в Троицу. Но тратить свои деньги? Монаси не бедные, у них волостей едва ли не больше, чем у самого царя, да и приказчиков – слуг монастырских – поболее будет, чем самих чернецов.

Купят они, всё себе купят, соглашался Жеребцов. Только потом. А сейчас у них беда, и простой народ мрёт, и сил уже не осталось, всех выручать надо.

Ладно вышло: до того, как подступили под слободу силы Сапеги и Ружинского, успел мангазейский воевода собрать припас. И теперь на плечах Сапеги в один день дошёл он до Троицы – и встал перед Красными воротами Митрий-вестовой, узнали его монастырские и сразу поверили, что явилось спасение, и открылись ворота, впуская воинов и обоз.

Маша Брёхова, измученная неизвестностью, бросилась к Митрию – и при всех, как жена, обняла его. И строгий игумен Иоасаф со слезами на глазах благословил вернувшегося.