Дикая кровь

Люди молчали, повязанные холопьей привычкой не перечить начальной верхушке. И Родион подумал было, что уж не найти ему храбрецов в присутствии Васьки и воеводы, как откуда-то сзади толпы послышался хлесткий, словно удар бича, голос:

— Я напишу!

То был государев киргиз Ивашко. Толпа уступчиво раздвинулась, и он твердым, неспешным шагом подошел к Родиону. И тут же по знаку атамана Ивашке поднесли взятые у подьячих листы бумаги, чернильницу, гусиное перо. Киргиз присел на ступеньку крыльца, положил бумагу себе на колено, расправил, приготовился писать.

— Приди в ум, Иван Архипыч, ты ведь сын боярский, не к лицу тебе потворствовать казачьей шатости, — заискивающе предупредил Герасим.

— Не смей писать, окаянный! — взвизгнул Васька.

Ивашко ничего не ответил воеводе и подьячему, словно не слышал этих, обращенных к нему слов. Ивашко поверил в атаманову неколебимую правоту и потому сейчас бесстрашно шел за ним. А казаки, ободренные Ивашкиной твердостью, затолкались, загалдели каждый свое.

— Васька всякие неправды выдумывает, и воевода его речам верит, и нам от того убытки чинятся, — решительно ткнул пальцем в бумагу Степанко Коловский, стараясь не глядеть в сторону Герасима.

— Истинно! — поддержал Степанку испитой лицом посадский мужичонка в рваном армяке. — Через те Васькины речи я был дыбой пытан и в колодках сидел.

Со всех сторон на Родиона и Ивашку сыпались жалостливые обиженные голоса служилых:

— Пакости чинит, подарки большие с нас берет, конями, быками и коровами, и всяким достатком житейским.

— А гром где прогремит — казак порты сбрасывай! — кричал рыжий Артюшко.

— Тебя батогами не учить — добра не видать! — грохнул с крыльца воевода. — Отойди от них, сын боярский!

— Писать про гром? — Ивашко спросил атамана, делая вид, что это не к нему, а к кому-то другому взывал Герасим.

— Пиши! — хмелея от боевого задора, воскликнул атаман.

— Бунт! — снова раздался занозистый голос Васьки.

— Ужо погодите, смутьяны! — с угрозой сказал воевода.

Ивашко расправил свиток, поднялся над людским морем и стал громко читать написанное враз примолкшему казачьему кругу. И, услышав общее одобрение, решительно шагнул к Родиону и в руки ему передал челобитную.

12

Маганах первым выскочил на гору, остановил тяжело дышавшего коня и, привстав на стременах, оглянулся. Перед ним внизу лежала обширная долина с извилистыми реками, со многими логами. Слева поблескивала в дымке узкая полоска реки Парны, справа, на другом конце долины, матово светилась река Береж. На зеленом лице степи кое-где виднелись черные бородавки юрт.

Снизу до Маганаха доносился шорох каменных осыпей под торопливо ступавшими копытами казачьих коней. Быстрый и выносливый в езде по равнинным дорогам Якункин конь проигрывал киргизским и монгольским скакунам, когда приходилось ехать через горные перевалы. А под Маганахом и Тимошкой были кони киргизской породы. Сгорбившись и, казалось, еле переставляя ноги, тонкие в бабках, Маганахова кобыла шла без остановок и почти не потела. Казаки удивлялись: откуда у скотины такая прыть?

— Ну что там? Кого увидел? — спросил Якунко, подъезжая к Маганаху.

Голос казака прозвучал нетерпеливо и с опаской. Уж кто-кто, а сборщики ясака знали переменчивость и редкое коварство Киргизской орды: то угощают тебя аракой, словно самого желанного гостя, то бьют плетьми без всякой жалости. И видишь, что улус немирный, но объехать его нельзя — каждый ясачный мужик у воеводы на строгом учете. Бывает и так: в степи чудом ускользнешь от расправы, а в воеводины цепкие руки попадешься — жизни не рад будешь. Не прощает воевода ни обмана, ни промашки.

— Не вижу погони, — ответил Якунке Маганах.

— Напрасно побоялись, — вздохнул Якунко. — Справили б, перво дело, ясак и завтра утром потихонечку подались бы домой.

— А то вернемся? — вкрадчиво сказал Тимошко.

Еще не успели отзвучать Тимошкины робкие слова, как на полпути от устья Парны до Мунгатова улуса выскочили из лога несколько конных. Воины мчались во весь опор, припав к стлавшимся по ветру конским гривам.

— Мешкать нечего, лешак тебя побери, — сказал Якунко и, опережая Маганаха, погнал лошадь.

Горная тропка змейкой скользнула под уклон. На ней бугрились камни, обнаженные бурые корневища цепко хватались за ноги скакунов. Конские копыта съезжали по гальке, как по ледяной катушке. Но всадники не замечали этого — все их думы были о том, чтобы любой ценой уйти от погони.

Въехали в густой березовый лес. Остро запахло пучкой и древесной прелью. В лица ударила росистая сырость. Якунко сказал Маганаху:

— Ввек не забуду доброту твою!

— Душа у тебя мягкая, жалостливая. Подай Бог тебе досыта пить-есть да веселиться, — поддержал Якунку Тимошко.

Слушая их, Маганах улыбнулся. Дошли бы эти слова до Кудая, да сделал бы он так, как нужно. Тогда бы Маганах новую юрту матери поставил, большую белую юрту, а сам женился бы.