Дикая кровь

— Монголы! — вскрикнул Якунко и тут же перевел коня в галоп. Он надеялся на своего скакуна.

А косматая кобыла Тимошки была под стать монгольским, которые скачут до поры, а потом остановятся вдруг, и никакая сила не сдвинет их с места, потому что весь запал ими уже истрачен. Якунко боялся за Тимошку, и сам Тимошко понимал свою незавидную участь.

Цирики воинственно свистели, грозясь копьями, гортанно покрикивали. Всего монголов было около десятка, но не менее половины их заметно отстало, растянулось по лощине, зато те, что скакали впереди, последним отчаянным броском уже настигали Тимошку. Тогда Якунко, не зная, чем помочь товарищу, вскинул пищаль и на скаку стал целиться в одного из цириков. Якунко знал, что всех монголов ему не перестрелять, что в любом случае выстрел лишь обозлит преследователей, и они выместят свою злобу на Тимошке.

Но недаром же Якунко был казаком и нес трудную службу в суровой, немирной земле. И пищаль-то давалась ему не для игры, а чтобы метко стрелять в постылого ворога. Но сейчас на пути пули все время был Тимошко. Чтобы выстрелить по цирику, нужно было поравняться с товарищем или отстать от Тимошки, и Якунко потянул повод — стал сдерживать горячего коня.

Его хитрость сразу же разгадали монголы. И прежде чем Тимошко догнал Якунку, один за другим торопливо захлопали выстрелы. Тонко чиркнули пули. Едва Якунко успел подумать, что монголы промазали и теперь им на скаку не так просто перезарядить пищали, как он увидел, что Тимошко стал мешком биться в седле, оседая на правую сторону. Тимошкина пищаль выскользнула из руки и задребезжала от удара копыта, и сам Тимошко кувыркнулся следом, а его лошадь пошла кругом, волоча всадника, зацепившегося ногой за стремя, и в пыли остановилась.

Якунко плотно прижался шершавой щекой к гладкому ложу пищали, прицелился наскоро и выстрелил. Цирик ткнулся в гриву коня, словно пригибаясь от пули, обвис и завалился на бок. Остальные, не обращая внимания на убитого, сошлись в кучу возле поверженного Тимошки. Преследовать Якунку они не стали.

Из кудрявых кустов, которые начались на бугре примерно в версте от места стычки, Якунко наблюдал за монголами. Цирики долго о чем-то рассуждали, показывая в его сторону, затем забрали Тимошкину косматую лошаденку и коня убитого их товарища. Мертвецов же оставили в степи незарытыми, на съедение волкам и лисам.

Монголы взвихрили пыль и ускакали за Змеиную сопку. Якунко подождал немного и вернулся к убитому Тимошке, взвалил его на седло, и вечером под лисий брех и мирный крик перепелок похоронил его на берегу шумливой речушки Ужур-юл.

Тем временем Маганах и Мукуш торопили своих коней на юг, к понизовьям Абакана, где укрепленным лагерем стояло монгольское войско. Словоохотливый юноша, крутясь в седле, бойко рассказывал о себе:

— Мы кыштымы. Пушнину приходится отдавать князцу. Разве прошлая зима не была удачлива? И я добыл пятьдесят соболей. За них князец дал мне четыре коня. Остальное ты знаешь.

На пути к Июсам степь была непривычно безлюдной. Не было видно юрт, не слышался собачий лай, не ржали кони и не мычали коровы. Сердце сжималось в груди при виде такого запустения в цветущую пору лета.

— Схватка нужна волку. Козе она не нужна, — глядя по сторонам, угрюмо говорил Маганах. — Для твоего князца Алтын-хан волк, для тебя и Алтын-хан и князец — оба волки. Так выходит?

— Так, — охотно согласился Мукуш.

На третий день пути в гористом урочище Мара неожиданно встретили рассыпавшийся по логу табун голов в полтораста. У табуна не было ни одного человека, лошадей пас рослый, красивый гнедой жеребец, статью своей сильно похожий на Чигрена. Заметив въехавших в лог людей, жеребец взбрыкнул задними ногами, угрожающе захрапел и заржал. Вытянув свою длинную шею и распустив гриву, он оскалил зубы и помчался прямо навстречу всадникам. А табун, вняв строгому предупреждению вожака, насторожился и стал сбиваться в круг.

— Я поведу за собой жеребца, ты подгоняй остальных! — крикнул Маганах, резкими ударами плети по сапогу подразнивая гневного вожака табуна. Тот угрожающе копытил землю, и зеленым, искристым глазом косился на Маганаха, готовый броситься вперед и рвать зубами всадника и коня. Он поджимал свои прямые крупные уши и угрожающе вставал на дыбы. Тогда Маганах торопливо отъезжал от него, и жеребец делал новую стремительную пробежку, чтобы опять попугать всадника.

Мукуш, размахивая над головой плетью и без умолку крича, погнал табун за разъяренным вожаком. Кони теснились, напирая друг на друга, переходили с шага на ходкую рысь, поддавали задом. Но Маганах знал: если табун разгонится во всю мочь, никакой вожак его уже не остановит.

С полного галопа лошади прыжком бросились в реку, только чудом не переломав себе ног, и, подняв волны, переплыли ее. Затем, выплеснувшись на дресвяный берег и взяв крутой подъем, пошли довольно узким ущельем. Теперь у них была одна дорога — только вперед, к видневшимся вдали редким низкорослым кустикам караганы.