Дикая кровь

Войско подавленно молчало. Родион неподвижным взглядом уткнулся в крыльцо — взгляд тускл, как у самого Спаса, чья икона многие годы под дождем да снегом висит на острожной башне.

— …Как он, атаман пеший, побил на бою киргизов, — продолжал воевода, опершись рукою на точеный столб крыльца.

К Родиону протолкался Степанко, встал у всех на виду, между атаманом и воеводою:

— За то мы в ответе. Атамана не поноси, отец-воевода! На нем нет вины.

— На ком же она есть?

— Не знаю, только мы не нашли киргизов.

Сотня отозвалась Степанке шумным вздохом.

— Не видели киргизов!

— Еренячко ударился в бега!

— Отощали мы, отец-воевода. Дай покормиться!

Воевода позволил казакам выговориться до конца, а снова примолкла площадь — швырнул в толпу, что кость собакам:

— Напрасно послал с вами сына боярского Ивашку.

Толпа приняла вызов.

— То напрасно, — согласились казаки. Но сразу поправились: — Бог тому судья да ты, отец-воевода!

Следом за Степанкой, бойко работая локтями, из толпы выбрался Ульянко Потылицын. Кудри по лбу рассыпались, когда он снял колпак перед воеводою и поклонился:

— Дай слово молвить, отец-воевода! Спаси бог, как намучились, и скорбь та от происков киргиза Ивашки. Сами пригрели мы змею запазушную!..

— Выдь-ко и ты, сын боярский Ивашко. Отвечай, что сотворил.

«Надобно ославить Ивашку. Тем перед батюшкой-государем за промашку с киргизами оправдаюсь», — думал воевода.

Ивашко был готов к словесной схватке с воеводою, знал, что так не обойдется ему воинская неудача. Но не успел он раскрыть рта, за него заступился Родион:

— Я — атаман, и во всем виноват сам! Сын боярский ничего, кроме доброго, мне не советовал.

— Так, так, бачка! — откуда-то из-под крыльца крикнул Бабук.

— Про то мы расспрос учиним, — сказал воевода, вразвалку, ступенька за ступенькой, спускаясь в толпу.

Люд кинулся к воротам. Поднялась толчея, засвистели, заулюлюкали, кого-то сшибли с ног и помяли. Поток, хлынув из Малого острога, растекся по улицам и переулкам. А у приказной избы все еще топталась пешая сотня Родиона Кольцова, посрамленная воеводой.

У Ивашки пропал сон. По ночам над землею плыла мягкая, как пух, тишина, он подолгу глядел на мигавшую в дымнике голубую звезду и думал. Иногда, убедившись, что сна нет и уже не будет, он выходил из юрты и по мокрой траве бродил вокруг улуса, сопровождаемый двумя серыми, широкими в кости волкодавами, которые то и дело тыкались ему в ладони холодными влажными носами. Он ласково трепал их по загривкам и шел дальше.

И в эти просторные и грустные ночные часы в мыслях проходила перед ним вся его жизнь. Часто вспоминался ему приезд на Красный Яр, вспоминалась встреча с Верещагою, первая поездка в немирную Киргизскую степь. Добрая воля привела Ивашку в степной край отцов, где несет он свою нелегкую службу, остарел здесь, седина в висках и в душе засветилась.

Когда Ивашко стремился в Сибирь, ему казалось, что нет ничего проще, как склонить затевающих смуты инородцев на сторону Белого царя, уже объединившего с Москвою многие народы. Разве может небольшое племя киргизов противостоять неисчислимой и отважной силе русских? Киргизам уже никак нельзя воевать, их поголовно истребят в той жестокой войне, на которую подталкивают их Алтын-хан и джунгары.

Киргизы должны жить в мире с русским царем. Но если их улусы будут исправно платить ему ясак, что тогда останется самим князцам? А монголы хотят и впредь получать свою долю дани. Каждый рассчитывает поживиться за счет другого. Вот и Иренек, зачем он пришел под Канск? Тубинцы откочевали сюда, чтобы грабить своих кыштымов, Иренек вернул Тубинских князцов под свою власть, надеясь иметь от них свою выгоду в походах, которые он затевает.

А русские воюют с киргизами и тубинцами, потому что и те и другие разоряют мирные ясачные улусы. Русские идут к ясачным с береженьем и лаской. Однако так ли бывает всегда? Якунко Торгашин, сборщик ясака, тот, верно, не ожесточал инородцев, брал с них лишь положенное. А Герасим Никитин и Васька Еремеев заботились не только о царевом достатке, больше себе набивали сундуки мягкой рухлядью да всяким другим товаром.

Шанда не побежал бы назад к киргизам, если бы Никитин не замучил его постоянными поборами. Итполу и Арыкпая воевода до сих пор в аманатах держит, потому что их улусы ему без счета соболей возят.

«И киргизские князцы, и Герасим — они не поступятся собственной выгодой, потому и идет война. И я ничего не могу поделать», — разочарованно думал Ивашко, вспоминая воинский поход в Киргизскую степь. Вот и честно служит он государю, а жалко будет ему, если побьют улусных людей, и сейчас Ивашко доволен сверх всякой меры, что киргизы бежали от Родионовой пешей сотни, что в степи не пролилась напрасная кровь.