Дикая кровь

Одежонка на нем была пропотелая, ветхая — вся рассыпалась в тлен. Дед Верещага после мытья взялся было починять и стирать ее, да, намучившись, плюнул, присоветовал Ивашке купить материи и пошить какие-нибудь порты и кафтанишко. Надо сказать, что ухаживал дед за парнишкой ревностно и с явным удовольствием. Наконец-то к самому закату жизни у бобыля проявилась вдруг неизвестно откуда взявшаяся забота о людях, и он радовался этой проросшей в суровом сердце заботе, очень дорожил ею. И удивлялся тому, как мог жить прежде отрезанным от всех заплесневелым ломтем.

Киргизскую речь малец понимал сносно, но имени своего не мог сказать, просто не помнил. Ивашко хотел как-то назвать его, однако, раздумавшись, предоставил это соборному попу.

Отец Димитрий крестил парнишку в день святой Федоры, и оттого стал малец Федоркой. Имя это ему сразу понравилось, он часто и с восторгом повторял его, тыча себя в ребристую от худобы грудь.

При добрых харчах да при дедовой ласке Федорко стал понемногу крепнуть, поправляться. В смуглые щеки ему бросился разливной румянец, взгляд заметно посвежел, и вот уже стал Федорко заигрываться и все чаще бегать на речку с соседскими казачатами. Глядишь — он на Каче ельцов удит или на яру в сыром песке копается.

Но круглая, как арбуз, голова у Федорки все еще бугрилась болячками и струпьями. На ночь дед мазал ее деревянным маслом из лампадки, умягчал кожу медвежьим жиром — не помогло. Тогда решил Верещага поить Федорку настоем трав, тайно поить, потому как лечение травами запрещалось настрого не одним воеводою, но и самим церковным головою архимандритом Тобольским.

— Отыскать бы, трень-брень, заветну траву зверобой, — озабоченно говорил Верещага. — Она всю болезнь из тела враз выбьет.

Поспрашивал дед зверобоя у многих верных дружков своих, пошептался с хитрющими старухами на торгу — никто ему в том не помог. И условились однажды идти в дальние березняки, где люди иногда находили эту целебную траву.

Конечно, Верещага мог сходить за зверобоем и в одиночку, но в компании было ему все-таки обычнее, да и приятней. А Ивашку все настойчивее манили к себе туповерхие, перетянутые арканами юрты, которые он видел вдоль по зеленому берегу, еще когда плыл на Красный Яр. Что за народец живет там? Не знают ли они случаем чего-нибудь про потерянную Ивашкину родину, про неведомого его отца и всю родню? Ивашко нисколько не задумывался, зачем ему нужно все это, ведь он уже взрослый человек, сам себе хозяин, вырос среди русских, крещен, определен на государеву службу. Но дикая кровь киргиза нет-нет да и напоминала ему о неразрывном родстве со степью, с кочевою Киргизской ордой.

Поднялись они рано. Утро наплывало из-за гор сырое, мглистое. Кача пряталась в седой шерсти тумана, лишь местами выступали темные островки тальников. Потенькивали и трепыхались в кустах птицы, нудно гудело комарье.

Мокрая от росы дорога запетляла вверх по караульному холму Кум-Тигей. Запахло свежо и душисто молодым березовым листом, полынью и богородской травой, одевшей каменистые взлобки. А немного погодя им открылась степь, перевитая золотыми лучами вдруг прорезавшего туман солнца. Бойко ковылявший все время впереди с ошкуренной березовой палкой в руке Верещага остановился на перекрестье дорог, поджидая Ивашку с Федоркой. Подошли — показал на буревшие вдалеке холмы, разделенные синими полосками мелкого березняка в еще не заросших зеленью темных распадках.

— Бадалык-гора. Но мы туда не пойдем. Мы вон до тех сосенок, — он махнул палкой в сторону голубого леска, подступившего острым концом к обрывистому берегу Енисея.

На кудрявой опушке того маленького леска они встретили в изобилии подорожную траву, листья которой удивительно походили на старые руки Верещаги: все в бледных и набухших жилках. Дед нарвал целый пук травы, сунул в холщовую сумку — пригодится. А еще в непролазно густом черемушнике попались Верещаге красноголовник, жесткая плакун-трава и ядовитая живокость.

— Может, воевода, само собой, и не гневался бы на знахарей, не изводи они травами безвинных. Оттого и собирать травы запрет, — рассуждал Верещага, растирая на ладони розовые цветки дудника. — У нас на посаде мужик опоил девку травяным настоем, и она, трень-брень, стала бегать за ним, уж так бегала!..

Они долго, до устали, бродили в низинах по пестрой от солнца кромке леса, по колючим кустарникам, где в изобилии росли желтушник и горошек, подмаренник и медунка. И как назло, не было лишь заветного зверобоя.

— Ничего нет, — с хрустом разгибая затекшую спину, заключил Ивашко, — может, еще у кого поспрашивать?

— Никто той травы не даст.

Так в поисках и неторопливых разговорах они подошли к инородческому улусу. Сгрудившись в тени немногих юрт, шумно дыша, отдыхали овцы с облепленными навозом тяжелыми курдюками. У одной из юрт, приплясывая, горел костер. Порывистый ветер играючись взъерошивал травы и катал по ним белесую кишку дыма.