Дикая жизнь

– Ясно. Надо будет поучаствовать, чтобы не привлекать внимания Мерилл.

– В отношениях с ней ты выступаешь как заправский манипулятор, – замечает Майкл.

– Не манипулятор – просто держу ее на расстоянии вытянутой руки так долго, как только это возможно в моих обстоятельствах. Хочу, чтобы она поверила, что я делаю успехи, какие мне полагается делать.

– А ключ ты выбросила?

– Вообще-то нет, – призналась я. И подумала, что вряд ли когда-нибудь смогу.

Майкл спросил:

– Чем собираешься развлекать новых друзей?

– Думаю, моим новым друзьям понравится слушать, как я пою. Поначалу они будут надеяться, что им удастся позлорадствовать на мой счет, посмеяться над человеком, который сел в лужу у всех на виду, но я исполню что-нибудь простое, причем чисто. Я знала, что этот момент наступит, так что просто сделаю это, как призывают нас в рекламе кроссовок.

– А ты прагматична, Луиза.

– Что еще происходило в очаге цивилизации, пока я охотилась на медведей?

Майкл сосредоточенно смотрит перед собой.

– Даже не знаю, что тебе сказать. Я занимался музыкой и бегом. Почти не видел, чем заняты остальные. Холли, кажется, встречается с одним из друзей Бена, а именно с Винсентом, по-моему, почти как Сибилла встречается с Беном, он в конце концов предложил ей это.

– Значит, она довольна?

– Кто?

– Холли. Довольна?

– Похоже, она получила то, чего добивалась: слегка приблизилась в иерархии к тем, с кем проводит почти все время.

– Как у нее с Сиб?

Майкл снова задумывается:

– Извини, я пас.

– Как выглядит Сиб? – Легкий вопрос. Его любимая тема.

– Старается как можно чаще быть самой собой; она устала от общения с окружающими.

– О, кстати: это лучшее в одиночном походе – такое облегчение, настоятельно советую.

– Могу себе представить.

– Когда твой поход?

– Через две недели.

– Извини, что от меня пахнет.

– Могло быть гораздо хуже. А так – ничего.

– Но все-таки пахнет?

– Пахнет.

(позже)

Новое истинное наслаждение.

Душ, когда он тебе по-настоящему нужен. Когда ты весь в пыли, засохших поту и грязи, в тысячах мелких укусов и царапин, долгий горячий душ с цитрусовым мылом и шампунем – блаженство.

Я умею петь. Но после Фреда мне этого совсем не хотелось. Когда поешь, лучше, если тебе радостно. Впрочем, бывает и наоборот – пение вызывает радость. Я считала, что не заслуживаю радости и не хочу ее.

Так что мой голос жутко «заржавел».

После душа я ушла подальше от лагеря, чтобы распеться.

Привет, голос! Ты меня не бросил. Только звучишь немного слабовато.

Я заглянула на кухню, поклянчить у Присциллы несколько клубничин. Объяснила, что они помогают певцам, действуют на связки, и она отдала мне полмиски. Денег не спросила, но от нашей сделки веяло черным рынком.

Я просмотрела слова песни, чтобы освежить их в памяти. Песня совсем короткая.

Я готова. Так, как только возможно. Так, как требуется, чтобы выглядело, будто я участвую в общих занятиях. И, кстати, я в них и участвую. Делай вид, пока вид не сделается правдой. Подумаешь, всего-то одна песня, чтобы усыпить бдительность психолога и убедить ее, что со мной все в порядке.

Со мной все в порядке, на нижней границе нормы. Нижняя граница нормы – это здорово с учетом обстоятельств.

Моя песня – Blackbird[23].

62

Ух ты! Лу сразила весь корпус. У нее изумительный голос. Ну кто же знал? Она ведь даже в душе не поет.

Она начала петь Blackbird без аккомпанемента.

Поначалу в зале шумели и ерзали, но она спокойно продолжала петь. Ее спокойствие живет далеко в стране «а мне начхать». Голос ее идеально чистый и звучный.

К концу песни в зале царила мертвая тишина. А потом все закричали хором: еще, еще, еще! И она спела еще раз с самого начала.

В третий раз уже подпевали все мы. Только не так чисто.

Песня удивительно красивая. Одна из тех, которые откуда-то знают все.

Сразу ясно, что для преимущественно шестнадцатилетних слушателей это беспроигрышный вариант – он берет за живое, создает ощущение, что все мы только и ждем свободы. Или еще чего-нибудь. Обычно окончания уроков. Или когда кто-нибудь поймет, что мы – центр их вселенной, или типа того.

Когда Лу умолкает, все поднимают крик, ухают и свистят. И Холли (не кто-нибудь, а она – с другой стороны, это же ее шанс очутиться в самой гуще событий) встает и начинает скандировать: «Беннетт», «Беннетт», «Беннетт»! И все мы, жители корпуса «Беннетт», вскакиваем и пускаемся в пляс. Обычно мы пляшем у себя в корпусе, где нас никто не видит, – когда удается переделать всю работу, когда кто-нибудь получает долгожданное письмо или контрабандой проносит в лагерь посылку с едой, когда все уроки сделаны или когда кто-то просто громко пукнул – угу, противно, но мы же в глуши! В танце мы указываем друг на друга и на небо, киваем, вертим бедрами, хлопаем себя по заду, хватаем воображаемые звезды и изображаем что-то вроде «пальцы вместе, руки врозь» – сочетать и повторять по мере надобности, под воображаемый ритм фанки.