Дикарь

В общем и целом, я чувствовал себя одновременно разгоряченным, готовым взорваться, но при этом растерянным и смущенным.

В таком положении мы провели какое-то время, но в конце концов Сара выпустила меня из объятий. Я подумал, что это все. Испытал ужасное разочарование, но вместе с тем и сильное облегчение. Я вытер рот и постарался успокоить дыхание.

Это было не все.

Она села на кровати и набросила на нас одеяло. Получилось здорово, потому что под одеялом было очень тепло. А затем она стянула с себя ночную сорочку. Я мог отчетливо видеть ее тело в лунном свете, проникавшем в окно. Ее кожа была матово-белой, словно молоко, а по лицу гуляла неверная тень.

Став на колени позади меня, она принялась снимать с меня пижаму. Я придержал ее за запястья.

— Тебе будет гораздо удобнее без нее, — прошептала она.

Я уже запаниковал и судорожно искал способы остановить ее.

— В доме людей, как сельдей в бочке, — сказал я и вдруг подумал, почему она ждала этой ночи все то время, что мы были в доме одни, с тех пор, как увезли тела. Возможно, она не сразу догадалась о такой возможности. А может быть, она просто привела меня сюда для сна и не рассчитывала на такое сближение. — Что если кто-нибудь войдет?

В ответ на это она слезла с кровати, подошла к двери и повернула ключ в замке.

— Теперь мы в безопасности, — сказала она. — Завтра нужно будет аккуратно выйти из комнаты, вот и все.

Она вернулась в постель. Забравшись на нее, она не встала рядом со мной на колени, а уселась мне на ноги. Я чувствовал, как ее ноги касаются моей кожи.

Бедра у нее были широкими и выглядели гладкими, словно сливки. Там, где они смыкались, было черно. После Труди я знал, что эта чернота — волосы. Выше этого места она была бледной и стройной, маленькой точкой чернел пупок и виднелись два темных пятна, которыми оканчивались груди. Грудь у нее была больше, чем у Труди, больше, чем могло показаться, когда Сара была одета.

Она поднесла мои руки к ним и сама наклонилась вперед. До ее грудей по-прежнему было трудно дотянуться, но уже не настолько. Она положила мои руки на них. На ощупь они были теплые и слегка влажные. Я в жизни не гладил ничего столь же гладкого. Ни атлас, ни бархат, ни шелк не шли ни в какое сравнение. Соски гладкими не были. Они были выпуклыми и сморщенными, с упругим торчащим бугорком посередке. Однако что-то в них возбуждало даже больше, чем гладкие места.

— Ты… никогда не был с женщиной… да? — полузадушенно произнесла она

— Нет… вот так — нет.

— Сожми.

Я сжал. Сара стала извиваться и стонать. К этому моменту мы оба изрядно вспотели, и мои пальцы соскользнули с ее груди, отчего в памяти мгновенно всплыло, как Уиттл пытался поднять грудь Мэри с пола, а она была вся в крови и все время выскальзывала у него из рук. Не успев сообразить, что делаю, я отдернул руки с такой поспешностью, будто обжегся.

Сара вздрогнула, будто я ударил ее.

— Тревор? — Ее тихий голос прозвучал растерянно и обиженно.

— Мне ужасно жаль, — сказал я.

Она еще раз повторила:

— Тревор? — все так же жалобно.

— У тебя прекрасная грудь. Правда.

В качестве подтверждения я потянулся к ней, но мои руки снова замерли. Я вытянул их по швам.

— Это вовсе не твоя вина, — промямлил я.

Какое-то время она смотрела на меня, ни говоря ни слова. Затем она подняла ногу и слезла с меня. Перевернувшись на спину, она вытащила из-под себя подушку и положила ее себе на лицо.

Так она и лежала, вытянувшись в лунном свете, молчаливая, неподвижная, если не считать дыхания. Вскоре, однако, она начала всхлипывать. Ее страдания разрывали мне сердце. Но вид ее груди наполнял мою голову воспоминаниями о Уиттле. Я не в силах был с этим совладать и представлял его склонившимся над Сарой, отрезающим ее груди и держащим их в руках.

Я не видел его много месяцев, но он по-прежнему был здесь, терзая и меня, и Сару.

Она и так перенесла немало горя, которого совсем не заслуживала. Я закрыл глаза, чтобы не смотреть на ее грудь, перекинул руку через ее живот и погладил ее сбоку. Она слегка напряглась. Потом взяла меня за запястье. Я решил, что она хочет оттолкнуть мою руку, но она ничего не делала, просто держала. Ее живот продолжал вздыматься и опускаться под моей рукой.

Наконец, она успокоилась. Посопев и вздохнув, она произнесла, не убирая подушки:

— Ох, Тревор. Ты такой хороший. Ты простишь меня?

— Прощу тебя? За что?

— За то что выставила себя такой дурой.

— Ничего подобного.

Она отпустила мое запястье. Но руку я не убрал и продолжал поглаживать ее.

— Я не… Я была с мужчиной, но только один раз. И это было восемь лет назад. С тех пор я всегда вела себя… как леди. До этой ночи.

— Ты великолепная леди, — сказал я ей.

— Чуть получше шлюхи, — ответила она. На этот раз ее голос не звучал приглушенно. Я открыл глаза и увидел, что голову она повернула ко мне, а подушка прикрывает ее грудь. — У тебя были все причины испытывать отвращение.

— О, но я ничего такого не испытывал. Вовсе нет. Совсем наоборот

— Не лги мне.

— Все было чудесно, до того, как…

— До чего?