Дикарь и лебедь

Я не заметил, как вокруг нас собрались слушатели, но ни командующие, ни наставники не удосужились приказать волкам отступить. Нет, они вообще не произнесли ни слова, не желая прерывать рассказ дяди, хотя, несомненно, уже слышали эту историю. А некоторые даже были ее очевидцами. Горечь и несправедливость, безнаказанность того преступления не давали им сойти с места – разве что подступить ближе.

– Как ты уже знаешь, закончилась она всего два дня спустя, когда Алтон Грейсвуд пронзил око твоего отца копьем. – Я немного отошел, чтобы Серрин смог сесть. – Их войско сильно превосходило наше численностью, но когда пал и Джоун, принц Грейсвуд, они отступили. Положили конец войне, которую сами же и развязали, словно были судьями, присяжными и палачами сразу, а мы – всего лишь зверьем, обязанным слепо им повиноваться.

Алтон Грейсвуд – это имя эхом отдалось у меня внутри, отложилось во мне проклятьем, и я принял его и поддался желанию стереть его с лица земли.

Серрин утер грязной рукой щеку, перепачкав ее, но его это не заботило.

– Она отправилась туда с надеждой, и именно надежда убила твою мать. Надежда на то, что другие окажутся не добрыми и хорошими, но хотя бы честными и справедливыми. Надежда убивает, – прошипел он и поднялся на ноги. – Так что убивай ее первым и дерись. Дай всему этому материку понять, какую смертельную ошибку они совершили, когда отняли у нас твоих родителей.

Я перекинулся в привычное обличье, израненный и изувеченный внутри куда сильнее, чем снаружи, – но что-то изменилось.

Что-то необратимо изменилось, когда я всмотрелся в мрачные лица тех, что окружили нашу площадку. Кто-то просто с ужасом глазел на нас, у иных в глазах стояли слезы, некоторые кивали, подтверждая, что все сказанное Серрином – правда.

Я и сам знал, что это правда. Я знал эту историю, но не догадывался, до чего болезненно отзовутся во мне ее подробности – от этой ледяной суровой правды кровь застыла у меня в жилах, а то, что осталось от сердца, покрылось коркой льда.

Я подобрал меч – в сравнении с тем, что теперь тяготило меня, он казался невесомым.

Серрин широко улыбнулся, сморгнул слезы и кивнул:

– Вот вы и явились, мой король.

* * *

Ни за что на свете я бы не притронулся к другой, но моей лебеди не обязательно было об этом знать.

Как не знала она и того, что я стоял посреди некогда красивого городка под названием Тулан.

Разумеется, я с наслаждением наблюдал, как ревность замещает ее потребность ненавидеть меня. Я упивался этим зрелищем и не насытился им, но видеть Опал мне по-прежнему было невыносимо. Пока что. Одного лишь взгляда в ее пытливые золотистые глаза, беспомощно смотревшие в бальный зал у меня за спиной, что полнился игроками, драчунами, распутниками и моими кровными родственниками, было достаточно, чтобы пробудить во мне желание помучить ее еще немного.

И она не то чтобы этого не заслуживала.

Огонь танцевал у меня на ладони, но обжигал он не так сильно, как тот лед, с которым оставила меня лебедь. Она играла со мной. Хитрила. Пыталась превратить меня в свою безвольную марионетку, которую могла бы перекроить и одурачить.

Вскоре моя лебедь узнает, во что ей обойдутся такие игры.

Но когда я уже собрался было сжечь этот городишко дотла, что-то остановило меня, и я метнул огонь в пару деревьев, росших неподалеку. Заскрежетав зубами, я рявкнул:

– Уходим.

– Сегодня костра не будет? – спросил Тесак, подбежавший ко мне с охапкой книг и бутылкой крепкого спиртного.

Я устало зашагал вперед по кровавым лужам, что образовались из-за дождя и разрушения их обожаемого колодца.

– Если мы все тут сожжем, то и нам ничего не останется, когда мы займем эти земли.

Зная, что я прав – а я всегда, мать его, был прав, Тесак обернулся и приказал волкам и нашим новым друзьям прекратить разбой и убираться. Кожа у меня под перепачканными кровью доспехами вдруг начала зудеть, словно ее атаковали паразиты.

Прошло несколько драгоценных секунд, прежде чем я вспомнил, что как-то раз уже испытывал этот зуд.

Я сорвал с себя металлические латы, бросился к лошадям, но зуд не утих, и, зарычав, я перекинулся и взмыл в небо.

Ветер приветственно загудел, его шум наполнил мои уши, крылья со свистом рассекали воздух, не способные нести меня достаточно быстро, ущелье подо мной перешло в море, а зуд превратился в настойчивое жжение.

Выругавшись, я с чудовищной скоростью бросился вниз, к утесам.

Опал. Я все понял еще до того, как переместился в Цитадель и нашел ее спустя несколько тянувшихся вечность минут. Оправляя на ходу рубашку, я вбежал в темницу – кожа просто пылала – и, увидев ее, как вкопанный застыл у входа.

Голая, в засохшей крови, на каменном полу.

Что-то хрустнуло, но я знал, что здесь никого, кроме нас, нет. То было не что иное, как каменное сердце у меня в груди, по которому с каждым натужным ударом расходились трещины.

Дверь в другом конце темницы скрипнула и открылась. Вошел Серрин с кадкой мыльной воды, за ним семенил целитель. Дядя остановился, и целитель чуть не врезался в него, но вовремя отступил в сторону.

– Дейд, – заморгав, произнес Серрин.