Дикари. Дети хаоса

Самое странное в убийстве другого человека — это то, что, когда ты совершаешь его, ты не думаешь об этом. В момент убийства твой разум сосредоточен исключительно на поставленной задаче. Не на результатах, сложностях и последствиях, а лишь на технической стороне. В этом присутствует хладнокровное безумие, эмоциональное отключение, которое, вероятно, имеет инстинктивный характер, если только ты не психопат, получающий удовольствие от процесса. Другими словами, в этом есть что-то совершенно нечеловеческое и отстраненное, что-то, что лучше оставить царству машин и инструментов, бездумных существ, не способных чувствовать или понимать. А когда все заканчивается, это похоже на пробуждение от сна, при котором тебе требуется несколько секунд, чтобы сориентироваться и вспомнить, что имеет значение, а что нет. Только пробуждаясь, ты не убегаешь от всего этого. Сперва ты чувствуешь оцепенение, но потом понимаешь, что этот человек по-прежнему мертв, а ты — по-прежнему убийца. Кровь настоящая. Страх настоящий. Охваченный ужасом и неуверенностью, ты испытываешь внезапное желание убежать, избавиться от всего этого, каким-то образом отмыться и оставить все позади. Но выхода нет. Это — ловушка. Так было всегда, и ты угодил прямо в нее. Ты больше не хозяин ситуации, кем ты себя считал, а дикое напуганное животное, запертое в клетку из костей и крови, выкупанный в смраде смерти, запятнанный навсегда. Ты ощущаешь в горле привкус греха. И тогда начинаешь верить. Даже если раньше ты никогда ни во что такое не верил, все меняется в мгновение ока. Начинаешь верить в Бога, ангелов, святых и в каждую частичку религии, которой тебя когда-либо учили или о которой ты когда-либо знал, неважно, какого ты вероисповедания. Начинаешь верить с пылом, как верит самый преданный фанатик. Это внушает ужас, поскольку ты понимаешь, что никогда уже не будешь в безопасности.

* * *

Если не считать потрескивания костров, в лагере было тихо. Повсюду лежали обнаженные тела, люди спали вповалку друг на друге. Я больше часа ждал, когда все утихнет, пока они пили, танцевали и праздновали свою смерть и грядущее воскрешение.

Стоя у входа в пещеру, я наблюдал, как пламя лижет стены. Внутри плясали и метались тени. На столе горели две свечи. Они обеспечивали достаточно света, чтобы я мог сориентироваться.

Мартин лежал на матрасе, вытянувшись на спине и закрыв лицо согнутой в локте рукой. Волосы исчезли, порезы на лысине местами кровоточили, как и у остальных. Я не видел его лица, но знал, что борода у него тоже исчезла. На нем был лишь небольшой кусок ткани, обернутый вокруг талии и завязанный под промежностью. Кожа бледная как тесто. Лишь лицо, шея, руки и ноги были загорелыми, и он походил на кусок слоновой кости, кончики которой обмакнули в бронзу.

— Ты никогда не попадешь туда, и ты знаешь это.

Звук его голоса заставил меня вздрогнуть. Я еще крепче сжал меч.

— В рай. Никто из нас не попадет. Но ангел однажды показал мне свой дом. Я коснулся его, и он показал. Величественный и в то же время совершенно недостижимый для меня. И я никогда не узнаю, почему.

С бешено колотящимся сердцем я подошел ближе, так близко, что если б он пошевелил рукой, то увидел бы меня, выступившего из тени, когда пламя свечи высветило мое лицо.

— Ты когда-нибудь задумывался, почему Бог создал нас людьми, а затем наказал за нашу человечность?

На мгновение мне показалось, что я смотрю на того же напуганного подростка, которым он был в ту страшную ночь, пытающегося спасти и защитить нас, скрыв то, что мы сделали. Но когда он заговорил снова, его болезнь подобралась ко мне еще ближе, напоминая о его и моем проклятии.

— Мне снится огонь… небеса, поглощаемые им… горящие… умирающие… очищаемые пламенем. Мне снятся мертвецы. — Все еще почти полностью скрытый тенью, Мартин уронил руку на земляной пол. — Мне снишься ты. — Он поднял голову, подставляя ее под мерцающий свет свечи, и посмотрел на меня. — Знаешь, что там у них бывают бури? Бури. В раю.

Я резко опустил клинок. Он с тошнотворным звуком рассек кожу и глубоко вонзился Мартину в грудь. Он не вскрикнул, просто посмотрел на меня, с раскрытым ртом и слезящимися глазами. Вскинул перед собой руки, но не ради защиты, а в знак приветствия.

— Они все здесь умрут, — прошептал он с жуткой улыбкой. — Убей их всех, Фил. Убей их всех.

Вытащив меч из раны, я отшатнулся. Затем опять вскинул его и стал опускать снова и снова, без лишних усилий разрубая плоть. Тело Мартина с легкостью поддавалось силе ангельского меча. Лезвие вонзалось ему в плечи, руки и живот. Кровь брызгала с каждым ударом, окропляя пещеру и нас обоих красным дождем.

— Поведай мне свои сны, — произнес он, дергаясь всем телом и обливаясь кровью. — Поведай мне свои кошмары… твои ужасы… и мои…

Бросив книгу, я сжал меч обеими руками и обрушил его вниз, рассекая Мартину лицо и горло.

Он наконец попытался сдвинуться с места, попробовал скатиться с матраса и встать, но уже умирал и поэтому рухнул на бок.

С разинутым ртом и вздымающейся грудью, я смотрел, как Мартин делает свой последний клокочущий вдох.