Айрис 16:24: Что, если наше единственное оружие (коллективный опыт) не сработает? Все грязные секреты раскопают, публично осудят, но в итоге ничего не изменится?
Нэнси 16:24: Значит, ничего не изменится.
Айрис 16:25: Но тогда это будет означать, что множеству людей либо дела нет до того, что приходится переживать женщинам, либо они считают, что такова их доля. Даже не знаю, что случится, если мужчины внезапно начнут свято блюсти наши границы. Не станет ли секс каким-то пресным?
Нэнси 16:28: Если ты считаешь, что быть женщиной автоматически означает мириться с этим дерьмом, тогда ты еще циничнее меня.
Айрис 16:30: Трампа выбрали вскоре после того, как он рукой полез к девушке в промежность. Я просто реалист. И в то же время я не хочу, чтобы от меня требовали письменного согласия. Мне нужна спонтанность, порыв. Как насчет химии, мм? И похоти?
Нэнси 16:31: Будь добра, не воображай себя крестоносцем во славу Эроса. Это уж слишком.
Уже несколько месяцев я хожу к доктору Агарвалю. Он принимает в Верхнем Вест-Сайде, неподалеку от Девяносто шестой улицы. В кабинете у него полным-полно книг.
Как-то я, не подумав, обмолвилась об этом Тесс в телефонном разговоре, а она бросила – Агарваль? Ну замечательно. Мужчина-индус объясняет тебе, почему ты неправильная.
Когда я рассказываю об этом Нэнси, она замечает – не думала, что Тесс будет против, он ведь один из ваших.
Однако Тесс совершенно определенно возненавидела бы Агарваля – за подчеркнуто западную, культурную манеру речи, цветистые выражения, американский акцент и искусное сочетание индийского декора и американской мебели в кабинете. Таких, как он, она обзывала последними колонистами: недостаточно индус для того, чтобы быть Агарвалем, слишком индус, чтобы быть кем-то другим.
Тесс посоветовала мне с первой же сессии начать называть его Раджиндер. Но я все же остановилась на докторе Агарвале. Он маленький, тихонький, неброский мужчина в очках в золотой оправе. Я спросила, фрейдист он или юнгианец, а он ответил – я счастьевед. Всю первую сессию я пролежала на кушетке с закрытыми глазами и так и не произнесла ни слова. Он сидел напротив и глядел в сторону, но был весь внимание, словно мы и правда о чем-то беседовали.
За прошедшие несколько недель доктор сумел втереться ко мне в доверие. Заявил, что я слишком умна для психотерапии, и, разумеется, я растаяла. Диагноз мне ставить он не торопится, но продолжает напоминать, что психотерапия вкупе с лекарствами помогает гораздо лучше, чем психотерапия без лекарств или лекарства без психотерапии.
Это все равно, что надевать в поход водонепроницаемую одежду. Вполне вероятно, что она вам не пригодится. Но, если возникнет критическая ситуация, в ней вам будет гораздо комфортнее.
Я начала оценивать свое настроение по шкале от одного до десяти, за совсем паршивые дни ставлю себе в дневнике черные отметины. И по-прежнему считаю огромным достижением те, когда мне удалось меньше шести часов провести у телевизора. Пытаюсь объяснить Агарвалю, что мне никак нельзя расслабляться еще сильнее. Доказываю, какой раньше была зажигалкой.
Я даже бегать бросила. Такое ощущение, что раньше мне удавалось извлечь из приступов хандры и попыток ее побороть хоть какую-то пользу. Например, ощущение, что я что-то в себе преодолеваю. От сознания, что я на такое способна, я казалась себе невероятно сильной. Словно смогла доплыть до спасательного плота в кишащем акулами море.
Неужели вы всю жизнь хотите провести в кишащем акулами море?
Ну, если выбирать между ним и камерой сенсорной депривации, как в «Матрице»…
Агарваль поднимает ручку, чтобы напомнить мне, что он этот фильм не смотрел. Он вообще всегда пресекает любые попытки привести примеры из поп-культуры. И добавляет при этом – любопытно, мол, что вы ссылаетесь на внешние ресурсы, чтобы описать свои внутренние состояния.
Да не очень, возражаю я.
Доктор Агарваль терпеливо улыбается. Меня вдруг охватывает непреодолимое желание его ошарашить. И я выпаливаю – на самом деле я обратилась к вам, потому что не испытываю особенного кайфа от ванильного секса.
Что такое ванильный секс? – после паузы спрашивает он.