Дикий цветок

Голос его гулял эхом под навесом, как вопль любви. Никогда Адас не слышала кричащую так любовь, а только произносимую шепотом, негромко, а сейчас звучит она криком, как сила его молодости, его свежести между ржавыми и выброшенными машинами. Адас побежала к лодке, спасаясь от вновь возникшего сильного желания Юваля, и он рванулся за ней. Она обогнула лодку, потянула свой халатик, и встряхнула его над сиреневым полотенцем, словно отмахиваясь им от Юваля. Он понял намек, отступил и зажег красный свет. Волшебство весны под навесом кончилось. Адас застегивает халатик, Юваль берет свое сиреневое полотенце. Что-то выпадает на пол, и он поднимает письмо Мойшеле и подает его Адас:

«Твое».

Она выхватывает из его рук ворованное письмо. Боже правый, она занималась любовью с Ювалем на письме от Мойшеле! Юваль надевает брюки, и пока застегивает пуговицы на гимнастерке, она кричит ему торопливо и оторопело:

«Прощай!»

«Погоди».

«Не иди со мной».

«Что с тобой снова?»

«Только не иди со мной».

«Ты мне еще должна историю».

«Покончили с историями».

«Но мы же договорились».

«Покончили с договорами».

Она бежит по узким проходам между горами мусора, тень ее мелькает перед Ювалем еще какое-то мгновение и исчезает. Он стоит около лодки, опустив голову и всматриваясь в камуфляжную сеть. Чего вдруг Адас взъелась на него, и печаль вернулась к ней? Размытое эхо веселого хохота донеслось из глубины строения. Это было эхо тела Адас в душе Юваля. Она, может, и не смеялась, но тело ее смеялось в его руках, нервы и мышцы ее ликовали, и даже в наивысший момент чувства он глядел ей в глаза и видел в них радость. Даже в темноте угла видел ее смеющееся лицо.

Поднимает Юваль полотенце над головой, крутит его быстрыми движениями в воздухе, и кричит громким голосом в глубину строения:

«История наша еще не закончилась!»

Стены возвращают эхом его голос. Голубка воркует между железом и светлячок на катке мерцает. Юваль ловит его и держит на ладони: ведь, так или иначе, только самцы мерцают ночью.

Глава двенадцатая

Ветер вздыхает во вьющихся по стене растениях, стучится в молчаливое окно. Жасмин обнимает маленький дом, и оливковое дерево петляет кончиками ветвей по стене. Ветер шелестит в его кроне, продувает холм, на котором Мойшеле построил дом для Адас, поднимает пыль, которая покрывает кусты роз у входа. Луна побледнела, звезды погасли, облака плывут в небе, сереют и рассеиваются к утру. Мягкий свет колышется у безмолвного окна. «Адас!» – произносится имя и звенит под окном, смешиваясь с шумом ветра. Почему оклик слышится как сигнал тревоги? Пришел друг. Рами хоронится под деревом, у окна. Голос его замолкает и погружается в серые сумерки, как тень, исчезающая во тьме ночи, и глаза его напряженно всматриваются в окно. Рами прижимает лицо к стеклу. Не слышно даже намека на дыхание, и нет признака, что Адас его слышит. Темная пустота вызывает беспокойство. Рами открывает дверь, которая оказывается незамкнутой, и взгляд его блуждает по мебели, и останавливается на кресле Элимелеха. Это он, Рами, помогал Мойшеле тащить это тяжелое кресло из дома Амалии и Соломона сюда, в новый дом, где все сверкало, кроме этого истрепанного старого кресла, – в гнездо любви, готовое к свадьбе Адас и Мойшеле. Тогда в этом кресле вздыхал Рами и сказал Мойшеле:

«Это кресло сюда не подходит».

«Адас хочет, чтобы оно здесь было».

«Так и быть, пусть стоит здесь».

Старое кресло рассказывает давно завершившуюся историю. Адас ушла в чужую постель, а Мойшеле откочевал в чужой мир. Только кресло Элимелеха стоит на месте, как верный солдат, который не оставляет боевую позицию. Дряхлое кресло не обновлялось ни в какой сезон, и ни по какой моде. Обивка стерлась, но ни разу не менялась на новую.

Рами включает свет, и комната становится еще более пустой. Запустение чувствуется в жилище Адас и Мойшеле, некогда таком ухоженном. В тонкой стеклянной вазе увядает роза и роняет алые лепестки на стол. Недокуренная сигарета валяется на полу. Красивый медный поднос весь в зеленых пятнах плесени. На скамеечке, у кровати, стакан, наполовину наполненный желтым соком, в котором утонула муха. Адас всегда педантично относится к чистоте и порядку в доме, и запущенный дом говорит о стесненности ее души. Может, она вообще уже здесь не живет? Мысль – как проблеск надежды. Рами оглядывает покрытую пылью мебель. На ключе в дверце шкафа висит открытая сумка. Кошелек показывает Рами денежные банкноты. Он сует нос в эту коричневую сумку, находит платок, пахнущий знакомыми ему духами. Иллюзия, что Адас перешла жить в другое место, исчезает. Сидит Рами в кресле Элимелеха и ждет ее возвращения.