Дикий цветок

Сидят они за столом, у открытого окна. Рами пьет кофе, и Хазизи пьет. Кубик катается по доске, проходят часы, опускается вечер. Двор покрывается песком, который наносит предвечерняя буря. Солдат-поселенец сидит на камне и поет печальную песню. У входа в барак другой выбивает из одеяла ритмичными ударами пыль. Третий опирается локтем о бак бензина под смоковницей и удивленно пялится на простор пустыни. Четвертый на пороге барака пытается зашнуровать ботинки, бросает это дело, снова пытается. У окна пятый ест маслины и выплевывает косточки, одну за другой, во двор. Шестой идет ленивыми шагами, несет письмо в почтовый ящик, и оно полощется в его руках, как рыба. Седьмой выходит в центр двора, смотрит на небо и глотает ветер. Все смотрят на пустыню, и взгляды теряются в пространстве. Ворон хрипло каркает, сидя на ветке пальмы, курица бегает по двору, за ней гонится пес. Овца крутится в столовой, блея на пустыню, тоскуя по дальним стадам, пасущимся в долинах. Осел, привязанный к забору, замечтался в предвечерних сумерках, и не издает ни звука. Песня доносится из барака, хохот вырывается из окна и кашель сидящего рядом Циона Хазизи, лишь Рами молчит. Все звуки и голоса летят в пространство пустыни, но там расходятся по песчаным тропам, и каждый несется своим путем за горизонт. Уходит тоска по оседлой жизни в городках и поселках, отмеченных на карте, по обществу умытых, причесанных и аккуратно одетых людей. Здесь они вместе, наедине с тоской и скукой, в этот печальный час между днем и ночью, и все вместе едят песок из одной тарелки, но каждый своей ложкой.

Комната командира отличается от остальных. Цион Хазизи сидит напротив Рами, достает расческу и платок, расчесывает бороду и сморкается в платок, белый и чистый, который всегда при нем – самый белый из платков в поселении. Это знамя старшины, которое он поднимает при любой возможности. Сидят они с Рами за нардами, и смотрят на пустыню, знакомую каждому из них по-иному. Затем глядят на доску, но кубик не бросают, смотрят на кофе, но не пьют его. Руки на доске недвижны и почти соприкасаются. Рами пальцем не пошевелит, и старшина не пошевелит. Каждый погружен в себя, в размышления, которые никто из них никогда никому не расскажет. Шакалы воют в горах, и старшина поворачивает темную голову в сторону темнеющего горизонта, и на лбу его перекатываются морщины сверху внизу и снизу вверх. Никто не умеет морщить так лоб, как старшина. Рами старается скрыть печаль в сердце, а старшина катает ее морщинами по лбу, и, наконец, изрекает шутку:

«Командир, решили раздать бинокли всем нашим солдатам. Спросите почему? Чтоб и они увидели конец службы».

Цион Хазизи хохочет над своей шуткой, и вся комната наполняется весельем. Хохот сотрясает вечернее безмолвие за окном, пока не переходит в кашель. Старшина приходит в себя, прижимает платок к носу, издает трубные звуки, и продолжает хохотать. Неожиданно он обрывает смех, поднимает руки и просит прощения. Рами не терпит смеха Циона Хазизи, а еще больше – его поднятых рук. Все веселье старшины он обрывает приказом:

«Включи свет!»

И старшина, как обычно, тут же выполняет приказ. По дороге к выключателю останавливается у небольшого аквариума Рами и наклоняется над рыбами. Тень его покрывает весь аквариум и равнодушный покой рыб. Пальцем он постукивает по стеклу аквариума, который один светится в темноте комнаты, но у этого стука нет звука. Вздыхает старшина, и голос его тонок, как нить, которая вот-вот оборвется:

«О чем говорить?»

«О чем ты?»

«О том, что у рыб хорошая жизнь».

«Ты прав!»

Резкость голоса Рами означает для Циона Хазизи, что он должен тут же покинуть комнату. Старшина весьма чувствителен к оттенкам голоса командиров. Но первым делом он выполняет приказ и включает свет. Мутная лампочка висит на длинном мягком проводе и без абажура. Ветер, дующий в окно, колеблет шнур и лампочку. Слабые световые блики мелькают по лицу Рами, отражаются за окном, возвращаются в комнату и вновь уплывают во двор, обозначая узкую белую полосу на песке, которая уводит Рами вдаль. Что-то новое возникло в пустыне. Поверх гор небеса сгущаются сиреневым цветом дождевых облаков – там уже идут первые осенние дожди, и небо сливается с пылающими от медленно закатывающегося солнца облаками. Бедуин идет по пескам к тем облакам на горизонте, к дождю за горами, и бурка его темнеет на песке, который светлеет, чем более темнеют небеса. На крыльях своей бурки, развевающейся на ветру, взлетает бедуин навстречу осени.

Рами слышит звуки дождя, и новый сезон открывается и в пустыне. На пальме уже созрели плоды. Финик висит между ветвями, как желтый колокол, и когда ветер шевелит ветки, рядом висящий язычком лист издает шуршание, похожее на шепот. Еще в летние дни Цион Хазизи поставил у пальмы вооруженного охранника, дав ему строгий приказ:

«Охранять эту пальму, как зеницу ока!»

В оазисе у каждой пальмы есть свой поклонник, и у каждой пальмовой рощи своя большая семья, а эта единственная финиковая пальма любима и хранима Ционом Хазизи. К этому привыкли поселенцы: