Пурпурный шелк вечернего платья мерцал, окутывая ее невысокую гибкую фигурку. Он искрился всякий раз, стоило ей сделать шаг, потому что подол по всей длине был расшит крошечными фиолетовыми хрустальными бусинками. Создавалось впечатление, что они блестят на ее коже, а не на воздушном шелке. По довольно глубокому декольте, открывавшему высокую грудь, вился изысканный орнамент из более крупных бусин. Забыв о приличиях, Дэнил буквально пожирал Мейсон взглядом. Он всегда желал ее, всегда знал, что она красива, но пурпур на ее загорелой коже лишил его рассудка. Хотя мгновение спустя он присмотрелся повнимательнее и увидел, что Мейсон бледна, а в глазах у нее печаль.
Что-то тут не так.
Он нахмурился, глядя на Эмму и Анну. Обе буквально светились от счастья.
Димитрий тихо чертыхнулся.
— Анна! Ты им сказала, — упрекнул он жену.
— Я ничего не могла с собой поделать. И кроме того, все начнут спрашивать, как только увидят, что я не беру в рот спиртного.
Обычно быстрый мозг Дэнила буксовал. Антонио сообразил гораздо быстрее и заключил Димитрия в медвежьи объятия.
— Еще один? Так скоро? — спросил Антонио друга.
Анна была беременна.
Но вместо того, чтобы поздравить счастливую пару, он смотрел на Мейсон, которая избегала его взгляда.
Дэнилу показалось, что мир снова рухнул.
Дэнил чертовски нервничал. За последние несколько месяцев он сотни раз видел Мейсон на скачках. Она была невероятным, великолепным жокеем. Но это были главные скачки сезона с ее участием, и в воздухе чувствовалось напряжение. Мейсон привлекла внимание многих крупных синдикатов, чьи представители собрались здесь сегодня. Все хотели на нее посмотреть. Мейсон тренировалась как заведенная, шесть дней в неделю, утром и днем. Если она не была с лошадьми, то отправлялась в спортзал и тренировалась до изнеможения. Не всякий мужчина выдержал бы такие нагрузки. К тому времени, как она падала на диван в те несколько дней в неделю, что проводила с ним, она просто смотрела на него, пока он ужинал. Сама Мейсон ограничивалась одним, но впечатляюще обильным приемом пищи в день. Ее целеустремленность и решительность подстегнули Дэнила. Он всегда неплохо учился, но общение с Мейсон, ее оригинальные суждения заставили его по-новому взглянуть на диссертацию и внести изменения. Он стал более творчески над ней работать. Наставники относили его успехи на свой счет, но он-то знал, что обязан этим только Мейсон.
Мейсон охотно обсуждала с ним разные темы, кроме одной — она избегала разговоров о своей матери. Стоило ему коснуться этой темы, и Мейсон мгновенно замыкалась, а в ее глазах он видел боль и обиду.
Он не оставлял попыток хоть как-то утешить Мейсон, но тщетно. В кармане зазвонил телефон. Звонили либо из дворца, либо Антонио, либо Димитрий, но Дэнил не ответил. Он находился в частной ложе для членов клуба, окруженный своей охраной, которая, как ни странно, волновалась не меньше его. Мейсон веревки могла вить из его охранников, так они к ней привязались.
Его чувства к ней росли и множились, как бесконечное алгебраическое уравнение, увеличиваясь с каждым днем и каждым мгновением, проведенным вместе, пока ему не стало казаться, что они вот-вот вырвутся из его груди. Правда, он и сам в них еще не до конца разобрался. Перед решающим стартом ему не хотелось отвлекать Мейсон, поэтому ждал.
У стартовых ворот началось движение.
Мейсон терзалась неясным предчувствием. Она беспокоилась о Бунтаре, но не могла понять, в чем дело. Она поделилась с Гарри. Они вдвоем осмотрели жеребца от ушей до копыт, проверили, чем его кормили и как за ним ухаживали накануне. Со вчерашнего дня ничего не изменилось. Гарри уверял, что все в порядке, и просил успокоиться, давая понять, что ее тревога передастся коню. Мейсон знала, что это не так. Лошади и скачки — дело ее жизни. Она живет ради этого. За последние две недели она с Бунтарем провела больше времени, чем с Дэнилом. Она досконально изучила настроения жеребца, его привычки, симпатии и антипатии. Она могла бы скакать на нем с завязанными глазами, настолько ему доверяла. Но…
Их пригласили к стартовым воротам. Мейсон свободно держала поводья в мозолистых ладонях, холодных от апрельского ветра. Она слегка сжала бока лошади коленями, и Бунтарь послушно направился на старт.
Ее сердце бешено колотилось. Она и страшилась, и жаждала этих скачек. Она надеялась на победу. Это был шанс доказать отцу, что он не зря потратил на нее время, отказавшись от собственной карьеры и заработков. Ей отчаянно хотелось увидеть гордость в его глазах, когда она расскажет ему о своей последней победе. Предвкушение победы было сродни наркотику, от которого невозможно отказаться.
К тому же ей хотелось произвести впечатление на Дэнила. Он всегда оказывался рядом в нужный момент: поддерживал, развлекал, отвлекал, шутил, смеялся и любил, когда ей это было нужно. Дэнил был просто невероятен, и ее чувства к нему усиливались с каждым днем.