Дикое поле. Приднестровский разлом

В принципе до того места, где Мэри оставила, спрятав в подворотне, машину, было недалеко. Нужно было пройти всего лишь один квартал, перебежать дорогу и метров через пятнадцать нырнуть в подворотню. Но это был тот самый квартал в центре, у горисполкома, где и разыгралось сражение. Поэтому мы пробирались внутри магазинов, через какие-то складские помещения, через пробоины в стенах, пока не добрались до торцевой стены. Осталось выбраться на улицу и перебежать дорогу. За дорогой почти безопасно. А там, на машине, закоулками можно выбраться к мосту и попытаться проскочить его на высокой скорости.

Дорогу перебегали по одному, в промежутках между очередями. Вначале она, потеряв по пути объектив фотоаппарата. Потом я, успев его подхватить на бегу. Все. Влетаем в подворотню. А машины и след простыл.

А тем временем на захваченной территории молдавская армия продолжала не только воевать, но и грабить. В считанные часы были вывезены вся продукция и все оборудование с маслоэкстракционного завода, пивоваренного завода, биохимзавода, молочного комбината, хлебокомбината, обувной фабрики. Разграбили и взорвали. Опустошили и разрушили магазины. Вывезли все медицинское оборудование и препараты из детской поликлиники, женской консультации и гинекологического отделения больницы. Взорвали центральную телефонную подстанцию и Варницкий водозабор. Вывели из строя половину жилого фонда и электрическое освещение.

Но главное — люди. За двое суток погибло около 650 мирных горожан и полторы тысячи было ранено. 100 тысяч — две трети города! — стали беженцами. Здесь остались только немощные и те, кто взял в руки оружие, чтобы защитить свои уже разрушенные дома. На вокзалах Тирасполя и Одессы еще долго жили тысячи людей, которым некуда было податься. А по мосту через Днестр, уже не обращая внимания на свист пуль, все шли и шли беженцы. Полуодетые, голодные, раненые, старики, женщины, дети — это был действительно непривлекательный портрет “сепаратистов с берегов Днестра”.

Когда появились “родные” МИГи, никому, по-моему, и в голову не пришло, зачем они прилетели. МИГи-то — наши, советские, краснозвездные, “эсэсэсэровские”. Даже когда один из них сделал первый круг над мостом. Даже когда от него отделились черные точки. Даже...

Страшный взрыв потряс опоры моста, и через секунду, будто срезанные ножом, около десятка бетонных столбов, державших троллейбусные провода, рухнули на асфальт. Взрывной волной развернуло “КамАЗ”. Гвардейцы оказались погребенными под баррикадой. Мертвые скрепили собой опоры. Мост устоял.

Вторая бомба упала дальше, за рекой, в Парканах. И на месте пятнадцати домов образовалась гигантская воронка, моментально наполнившаяся водой. И люди стали мертвыми рыбами в мертвом озере.

Уже не обращая внимания на разрывы, Мэри присела на камень и занялась фотоаппаратом. А я упал на траву и, закрыв глаза, стал думать о том, какую картину я бы написал, если бы был художником.

Захотелось выйти на площадь, стать перед бронированными мордами и закричать: зачем вы это делаете? Неужели вы не понимаете, что на этом маленьком клочке земли вы уже никогда не сможете жить так, как жили. Вы уже не сможете жить вместе. Вас будут ненавидеть до тех пор, пока из памяти людей не выветрится эта трагедия. А она долго еще не выветрится. Еще не одно поколение жителей Бендер будет смотреть на вас как на врагов. Даже если наступит мир. Потому что Бендеры за двое суток уже сполна разделили участь Лидице и Хатыни. Ради чего? Ради языка? Ради “единой и неделимой”?

Тут раздалась автоматная очередь. Где-то совсем рядом. Мы инстинктивно вжались в траву. Через некоторое время автомат замолк. Видимо, перезаряжали. Не успел я выглянуть из-за угла, как стрельба послышалась снова. Но я уже успел увидеть странную картину: какой-то волонтер яростно расстреливал из автомата памятник Пушкину.

Так вот. Я сидел и размышлял, какую картину я бы написал, если бы был художником. Я бы написал большое полотно, состоящее из деталей, так как целого уже не было. Были осколки.

— Каждый мужчина должен защищать свою жену, — как-то буднично говорит он. — Поэтому я держу здесь топор. И пускай они только придут.

Я бы нарисовал кабинет председателя горисполкома Вячеслава Когута. В кабинете нет ни одного окна — какие-то чудовищные дыры, заваленные для безопасности матрацами. На стенах — следы пуль и осколков снарядов. Здесь же, на полу, спят сменные гвардейцы. Но уже подметено, уже вымыто, и Вячеслав ведет прием.

Я бы нарисовал бендерскую школу № 8, готовую к выпускному вечеру. Выпускники успели провести только торжественное собрание, на котором директор произнес напутственную речь. Он рассказывал им, как жить дальше. Он не знал, что многим жить дальше не придется. Не успели приступить к выдаче аттестатов, как в школу влетел первый снаряд. И вся картина изменилась. На столах — ошметки тел и белых платьев. На полу — аттестаты зрелости, на каждом из которых поперек позже будет нацарапано по-румынски: “недействителен”.