- Мама, помнишь мальчика, которого папа привез домой за день до гибели? Помнишь папин интерес к нему и его последнюю волю, чтобы я помогал ему?
- Как можно такое забыть, Ренато? – заметила София сухо и напряженно.
- Ты знаешь что-нибудь о нем? Что с ним стало? Я спрашивал тебя в письмах, и боюсь, ни у кого нет сведений о нем после того побега.
- Весь Сен-Пьер знает об этом человеке, – с суровостью на лице и в голосе объяснила София. – Отвратительный проходимец, превосходный игрок, подобие пирата. Он должен сидеть в тюрьме, а не ходить на свободе, похваляясь своими подвигами. Его знают в тавернах, борделях, всех игорных домах порта, и все продолжают звать его… Хуан Дьявол!
Словно выплюнув последние слова, дрожащая от злобы София Д'Отремон ужалила словами, а нахмуренный Ренато пришел в замешательство. С его губ слетела печальная фраза, в которой не было осуждения и упрека:
- Бедный Хуан! Какая же, наверное, тяжелая жизнь у него была! Сколько он страдал и боролся, чтобы чего-то достичь!
- Имей он желание стать порядочным человеком и добейся чего-нибудь, я бы поняла твои слова, и за такие усилия его бы вознаградили. Но что он сделал? Родился в пороке, продолжает жить в пороке и все больше туда опускается.
- Это правда. Но с самого детства он жил с отравленной душой.
- С чего это вдруг он отравлен? Почему бы не сказать, справедливости ради, что в нем присутствует порок и дурная кровь?
- Будь это так, мой отец не стал бы его защищать.
- Не веришь? Ай, Ренато! Ты уже мужчина, и я могу говорить с тобой откровенно. Твой отец был далеко не святым.
- Я прекрасно знаю, каким был мой отец, – порывисто вскочил Ренато, словно его ужалила гадюка.
- Я не хочу подрывать твое уважение и любовь к отцу, – смягчилась София. – Но не все так, как ты себе представляешь. Если помнишь…
- Я отлично помню, мама, оно как заноза в сердце. В последний раз я говорил с отцом дерзко и непокорно.
- Ты защищал меня, сынок, – София пыталась его оправдать. – Тебе было всего двенадцать. Нет ничего унизительней и мучительней для меня, чем поведение Франсиско в ту ночь; и нет ничего прекраснее в моей жизни, чем воспоминание о твоем поведении, Ренато. Если это тебя ранит, и терзают угрызения совести…
- Никогда, мама, – прервал Ренато твердо и решительно. – Я поступил правильно, и хочу, чтобы мой сын так поступал даже против моей воли в минуту ярости и сумасшествия, когда я забуду об уважении к его матери. Он это понял, доказательством было его выражение лица и поведение той ночью. Стыдясь за ту жестокость, он сбежал, прячась от моих глаз. В безумном отчаянии сел на лошадь и случилась трагедия, стоившая ему жизни. Когда я увидел его в последний раз, рука его протянулась приласкать меня, и он похвалил меня: «Я знаю, ты сможешь защитить и позаботиться о матери». Помнишь?
- Да, да… – сдавленно шептала София.
- Но было и поручение, похожее на просьбу, – упорствовал Ренато. – Он велел помогать Хуану, поддерживать, как брата. Я знаю, он сирота, сын умершего в нищете друга. Перед смертью отец передал мне просьбу другого умершего, волю которого не смог исполнить.
- Забудь о словах отца, Ренато. Он едва понимал, что говорит. Он был одержим этой навязчивой идеей; из-за проклятого мальчишки у нас и случился спор.
- Спор между вами был из-за Хуана? – поразился Ренато.
- Естественно. Я всеми силами старалась защитить тебя от негодяя, которого твой отец упорно пытался привести в дом, а теперь ты встаешь на его сторону, – с досадой пожаловалась София. – Не представляешь, как я страдала. А как я пережила четырнадцать лет одиночества, больная, одинокая, во враждебной стране, в этом вредном для меня климате? Ведь я жила и боролась ради тебя, защищала то, что тебе принадлежит: состояние, будущее, твой дом, честное имя.
- Я это прекрасно знаю, – признал Ренато, словно извиняясь.
- Ну, если знаешь, тогда не терзайся.
- Хорошо, мама, – прервал Ренато, желая закончить неприятную сцену. – Забудем об этом. Завтра я поеду в Сен-Пьер. Договорюсь с Айме и сеньорой де Мольнар, чтобы они готовились к поездке. Тебе очень понравится Айме, и вдвоем мы попытаемся вознаградить тебя за все испытанные трудности. Вот увидишь.
12.
Отдаваясь гулом в глубине грота, наполняя его медовым именем, раздался мощный голос Хуана:
- Айме, Айме!
Никто не откликнулся. Он шагнул по мягкому песку грота и вышел оттуда на пустынный пляж. Ловко перепрыгнув острые камни, он вскарабкался по нехоженой тропинке крутых склонов.
Он пробрался в глубину сада Мольнар. Рядом меж камней прыгали беспокойные воды ручейка, освежая воздух; с толстых стволов свисал цветной, плетеный, шелковый гамак. Трон опасной женщины, которую он любил, пустовал. У гамака на земле валялся цветок, сорванный беспокойными и страстными пальцами, веер, крошечный флакон с духами и последний номер вольного парижского журнала. Хуан Дьявол отодвинул ногой эти безделушки и осторожным тигриным шагом, словно из засады, приблизился к старому дому, и прошептал:
- Айме, Айме!
- Доченька, разве ты не рада снова оказаться здесь?