Диколесье. Сборник историй

Уж и тетерева начали клевать бруснику, что осталась от людей. Черника осыпалась на голубой мох, а рябина устало опускала ветки под тяжестью ягод. Вместо лиловых всполохов кипрея – давно пух и перья осени.

Первые заморозки накрыли мир.

Кто знает, где она?

Дерево вертело ветками человеческую шнягу для связи с миром, найденную прошлой осенью. Начать что ли снова рассказывать истории диколесья? Вдруг она вернется?

Вдруг…

Пути ведут к корням

– Сорока? Сорока?

Где эту пернатую крылья носят? Совесть у нее есть?

Ведь на свете, на краю Диколесья, живут люди. А люди, они того, мир наш не любят. Когда-то они и вправду жили на краю, но как-то быстро сделали этот край слишком большим, слишком легко добираясь до сердца леса.

Говорил я ей, чтоб внимательней была… Люди сорок не любят. Да люди никого не любят… задымили-убили полмира.

Эх, Сорока… говорил мне Дуб, говорила Елка – не привязывайся, Дерево, к тем кто без корней. Кто знает, куда их занесет?

Тетерева говорят, видели людей. Ох, не к добру это.

День кончился, скоро новый день.

Я говорю в прозрачное небо, в звезды, что отражаются в реке:

– Пусть откроются пути для тех, кто может вернутся.

И в ночь поднимается туман от реки.

он скрывает поля и стоги сена, прячет мир от людей. Но в его мягкой мгле любой зверь или птица найдет дорогу домой.

Утром загорается рассвет, и свет мягко пробивается сквозь водную взвесь, медленно стирая туман, оставляя его лишь в узких оврагах.

Над головой шелестят крылья.

– Сорока?

Крылья – но не только ее зашуршали в небе. Утки летели прочь с озера, где скоро начнется охотничий сезон. Им туман тоже сослужил добрую службу.

Но кое-то сел на ветку. Удивительно, сколько радости от этих черно-белых перьев.

– Сорока?

– Ну привет…

Отворачивается, воротит клювом. Не смотрит. Или боится смотреть?

– Ты где была, крытая?

– Ну.... так…

Вот как ее понять?

Не смотрит, но к веткам прижимается. Не выдерживаю:

– Да что с тобой не так, птица?

Она молчит. А ведь обычно не умолкала.

– Что случилось? Отвечай, или скину с ветки.

– Ну… многое…

И снова молчит. Я бы стряхнул, но в тумане раздались шаги. Мягкая поступь лам, тяжелая походка, легкие нити корней. И все – к моим корням.

– Туман звал нас сюда? Раз так, то мы пришли. О, Сорока! Помню, виделись, когда снега таяли. Ты где пропадала?

Волче уселся у моих корней. И не только он.

А моя птица виновато опустила голову. Ладно, не буду ее стряхивать. Послушаю…

Сорока

Не хочу ему рассказывать. Но что поделать? Внизу сидит Волче, а где-то над туманом, на высоте, недосягаемой для охотников, летят китежские гуси.

Все началось весной.

Уже такой далекой весной…

Или прошлой осенью?

Наверное, именно тогда все пошло не так.

Когда он нашел чертов телефон, а Лиса позвала меня … вернее, попросила пару проводов из моего гнезда. Видела рыжая, как в моих коготках они приносились. Только толку не было – телефон не работал. Но мне впервые пришлось общаться с Деревом.

Говорила мама да подружки – не привязывайся душой к тому, кто летать не может. Но что поделать? Что тогда, что сейчас: смотрю и думаю – а делать-то что?

Если зависишь от его мнения. Если хочешь вернуться, но…

– Там горели леса.

Дерево молчит. Все знают, что горели – дым по всему Диколесью стоял.

– Ну а ты, Сорока? Ты улетела?

Киваю.

Он вздыхает, шевелит листьями. Вроде как – что такого?

– Там другие деревья горели, а я улетела…

Тихо говорю, и ужасно признаваться в трусости. В том, что возвращаться тоже было страшно – вдруг огонь добрался до Диколесья.

– Там другие деревья горели, понимаешь? А я ничего не могла сделать. Просто улетела. Потом вернулась… а там, в поле, огня гуляют по сухой траве.

– Это люди опять пал по своему полю пустили, – Волче был хмур. Интересно, чего это он из Китежа ушел?

Интересно, что скажет Дерево, после того, как услышал, что я сбежала из тех лесов?

Но он лишь мрачно проскрипел:

– Люди.

– Люди.. – Волче посмотрел в чистое сейчас небо.

– Давайте не будем о людях, – неожиданно сказала Большая Медведица. – Они тут мне такое предложили…

Большая Медведица

Усталость пришла к осени. Братья и сестры уходили из горящих северных лесов, и не всем находились места на других лесных просторах. Кто-то выходил к людям, я же держалась от них подальше.

Вот только малыши мои играли с пришлыми, которые не знали где места спокойные, а где опасные.

В тот вечер я не нашла Малышку. Она, как все подростки, уже грезила себя взрослой и вовсю пыталась пройти сама, не имея ни сил, не знаний. Только самоуверенные лапы, по чьим следам я пошла.

Медку, ее брату, я сказала сидеть в берлоге, и зашагала за знакомыми когтистыми отпечатками на песчаном берегу. За мной оставался только один след: я шла ровно в ее шаги.

Чем дальше я отходила от сердца леса, тем сильнее подгоняло меня беспокойство. Впереди маячила куча веток и бревен – старая бобровая плотина. Еще издали я услышала знакомый голос, и рванула так, что тонкие кусты предпочитали разбегаться на моем пути. Кто успевал.

Медвежата были там.