Диколесье. Сборник историй

– Слушай, а вот тут спрашивали про мальчиков-фей, пойдем поищем? Я их тоже ни разу не видела.

– Их никто не видел. Не положено! Отдай телефон, птица!

– Это почему еще? Что опять все знают, а я нет? Почему от меня секреты?

Она пронзительно крикнула и полетела прочь. Березы укоризненно качали ветвями.

Никто ничего не скрывал, просто птицы живут тут недолго. И рассказывать снова и снова одни и те же истории, не зная можно ли доверять трещоткам… Мало кто решался. Только вороны и совы иногда удостаивались чести и мудрости.

– Пойду пройдусь, – гулким эхом унес ветер мой голос. Кому я это говорил? Кто мог меня услышать? А скоро и не услышит никто. Многие уснут на зиму, Сорока переберется поближе к людям, перелетные – улетят. И воцарится тишина, и только вдалеке, в сердце леса запоют волки.

Раньше … раньше здесь пели феи. Волков я тоже любил, но они – прекрасные дикари от природы. А феи… был я там, полторы сотни лет назад. Совсем юным, и тонким. Помню, помню их танец у реки и ручья, которых больше нет. То тонкие, светлые создания танцевали. Они встречали луну и солнце, они предсказывали будущее по звездам.

И однажды, они увидели будущую мглу. Боль и страх, людей и кровь. Но они должны были сохранить мудрость и знания, чтобы лес мог всегда вернуться.

И однажды, в такую же стылую осень, они уснули. Пока не кончится зима, пока не люди начнут садить леса, пока…

Порой нам кажется, что время фей не вернется, что они ушли навеки. Но в сердце леса слышен грозный голос волков, и мы знаем: феи всего лишь спят, а волки охраняют спящих.

Пока не начнется весна в этом мире.

– Ну ладно, я тебя прощаю. – Сорока уселось мне на плечо с шишкой в клюве. – Что мне сделать, чтоб ты не обижался, Дерево?

– Дожив до весны, Сорока. Доживи до весны.

Ходить по небу

Поле покрылось белым. Я стоял на опушке и смотрел, как домашние гуси обрывают покрытую инеем траву.

Мы тут из-за Сороки – она сидит не на моем плече. Она обрывает красные ягодки сибирки. После первого мороза твердые красные яблочки становятся мягкими, сладкими.

В лесу дички не так много, а вот около крайних деревенских улиц – море. Тут не только моя Сорока, тут и воробьи, и уже прилетевшие на зиму синицы. Снегирей только не хватает. Каждый стремится полакомится, пока есть.

– Уффф, теперь и погулять можно.

Сорока уселась на моем плече. Зоб она набила знатно.

– Ты же и так гуляешь.

– Да что ты понимаешь, Дерево! Знаешь, как это? Ходить по небу? Я лечу иногда высоко, а потом просто расправляю крылья. И тогда все равно, где небо, а где земля.

– И часто ты так делаешь, Сорока?

– Бывает иногда, – она ответила уклончиво и отвела взгляд.

– И не боишься упасть?

Она посмотрела на меня как на идиота.

– Дерево, кто умеет ходить по небу – не может упасть.

Читать по земле

Если хочешь кого-то найти – умей читать.

Простая житейская мудрость, которую знала с первого дня не только Сорока. Умей читать. Умей видеть.

Да не человечьи черные закорючки, нет. Умей читать реальность.

Летишь над лесом и знаешь, кто только что пробежал внизу.

– Слышь, Дерево, там опять кошак из деревни шарится. Наверное, белок соблазняет.

– Сорока, я сплю.

– Ой, подумаешь! Они еще к тебе на ветки залезут и тут покувыркаются!

Что Дереву интересно зимой? Только весна. Сок по стволу бежит так медленно, что каждая шутка доходит как минимум час.

Проще лететь дальше. Над замерзшей рекой, над высоким обрывом. Над ровными полями-озерами. Над белым снежным листом, пока еще чистым и свежим до самого горизонта. Но скоро – исчерканным тысячами живых шагов и историй зимы.

Слушай… а куда сейчас идешь ты?

Последний день

Она снова села мне на плечо, вот же птица… Скоро зима, я выбирал красивое место чтоб выдохнуть, пустить корни и уснуть.

– Сорока, не стучи. Посмотри какой красивый берег, смотри как бежит вода… Сорока, чего стучишь?

– Он умер, Дерево! Умер!

– Кто?

Она хлопнула крыльями, отвернулась и все же ответила:

– Козел твой! С кем ты целовался. Неужели ты не помнишь?

– Почему же, помню. Жалко его.

Крылья на плече затрепетали, когти ободрали мох.

– Только лишь жалко, а?

– Сорока, все же умирают. Это жизнь и смерть, это воля и судьба этого мира, это неизбежность, и если ты печалишься – то ты слишком много сидишь а человеческих окнах.

Она хотела крикнуть, но лишь несколько раз открыла клюв.

– Ты… Ты – Дерево! То есть если я не прилечу больше, то тебе тоже будет все равно? Ты тоже скажешь что … «это – неизбежность» ?

Она улетела прочь.

Внизу, под обрывом текла вода, мерные, все более спокойный поток. мы шли в глубокую осень, и волны успокаивались под тяжестью туч. Редкие рыбаки лучили щуку и ставили закидушки на налима. Дни шли за днями, я не считал их, но Сорока не возвращалась.

Вот так всегда, привяжешься, познакомишься, а они возьмут и не вернутся. Потому что мне жить сотни лет, и им жить – совсем крохи. И ведь они даже не понимают, что следуют плану природы.

На плечо мне снова ударили крылья.

– Завтра будет буря и будет снег, я едва ее обогнала, – Сорока отряхивала крылья. – Сегодня последний осенний день.

– Куда ты летала, птица?