Диктаторы и террористы

Первый и главный вопрос политику на суде истории: чего он добился? Первый ответ, впрочем, стандартный – власти. Без власти нет государственного деятеля, нет послужного списка, тут просто нечего и не о чем судить. Настоящий допрос начинается именно с этого момента. Что подсудимый имеет сказать про цель, про средства, про результаты своего властвования? Чего, как и какой ценой человек, получивший в свои руки бразды правления, добился не для себя любимого, а для страны? Что именно приобрело или потеряло общество, пока он был у руля?

К власти Слободан Милошевич шел по трупам. В буквальном смысле. Мало того, что многие его противники насильственным образом исчезли с его пути. Своего ментора, чтобы не сказать крестного отца, – главу республики Сербии Ивана Стамболича, которому обязан всем, он убил дважды. В 1987 году политически, устроив переворот и отправив в отставку. А тринадцать лет спустя и физически, приказав его ликвидировать.

Предательство было его рабочим инструментом. Идеи он предавал с той же легкостью, что и людей. К власти он пришел как правоверный коммунист (как полагается, взобрался на верхотуру номенклатуры, стал первым секретарем компартии Сербии). В критический момент он продал себя нации уже как пламенный националист. Чем убил двух зайцев сразу. Одним махом убрал всех конкурентов по руководству. И получил совершенно иное качество власти. Уже не глава бюрократии-партократии, а вождь нации, безраздельно распоряжающийся не только телами, но и душами людей, готовых пойти за ним и в огонь, и в воду.

Строго говоря, перебежка от коммунизма к национализму – еще не то преступление, которое стоило бы всерьез вменять Милошевичу. Когда он пришел к власти, государственный коммунизм уже был живым трупом – нам, пережившим СССР, это так же хорошо понятно, как и тем, кто пережил СФРЮ. Форма, каркас власти оставались. Содержание прохудилось. Узлы и блоки системы один за другим выходили из строя.

Социалистическая Федеративная Республика Югославия была пристанищем шести титульных наций – сербов, хорватов, словенцев, македонцев, черногорцев и мусульман (объявить мусульманское население Боснии – таких же славян по крови – нацией было теоретической или прагматической находкой Тито). По сути это было жесткое унитарное государство, совсем как СССР. Но по форме – тоже как СССР – квазифедерация из шести равноправных братских республик – Сербия, Хорватия, Словения, Босния и Герцеговина, Македония, Черногория. Плюс автономный край Косово с сознательно плохо подсчитанным албанским большинством, плюс многонациональный автономный край Воеводина (оба – в составе Сербии). Реальная демография и административные границы часто не совпадали. Межнациональная чересполосица на каждом шагу – потом она станет кровоточащей картой. Регламентированное братство народов обеспечивалось жесткой монополией политической власти и запретом на любые вербальные проявления национализма.

При этом у Югославии была своя специфика. Младшая сестра СССР – СФРЮ позиционировала себя как антипод СССР. Бросив вызов Большому брату, Тито сыграл отчаянную геополитическую игру. И сыграл блестяще. Много лет балансируя между Западом и Востоком, между социализмом и капитализмом, он стал как бы автором третьего пути, а свою страну сделал лидером «третьего мира». В полярном мире «холодной войны» это замечательно работало, но с потеплением мирового климата геополитические претензии Югославии растаяли. Обнаружилось историческое бездорожье, а вместе с ним и внутренние нестыковки. Особенно когда после смерти Тито диктатура разжала свою железную хватку. Священные заклинания и табу утратили свое действие. Оказалось, что старые национальные обиды, исторические счеты, взаимно пролитая кровь никуда не делись. Их просто замели под ковер, и теперь они вылезли на свет божий. Федерация затрещала по швам и фактически лопнула в одночасье, когда все шесть (семь) титульных национализмов почти одновременно подняли головы на земле Югославии.

Преступление Милошевича не в том, что из коммуниста он стал националистом. А в том, какого рода националистом он стал.

Из сегодня отчетливо видно, что распад СФРЮ (как и распад СССР) был неминуем. Не потому, что этого хотели Америка, Ватикан, Запад, германские псы-рыцари, тень Оттоманской империи, мировая закулиса. А потому, что разница в потенциалах и интересах элит, груз взаимных претензий и сверхценных идей – а они-то чаще всего и есть самое сильнодействующее в национальном сознании – оказались непреодолимы. Потому что СФРЮ оказалась утопией, искусственным конструктом. В конце ХХ века на территорию Югославии вернулся век XIX с его нерешенными задачами – создания национальных государств.