Диктатура пролетариата

Последние голые клочки земли теперь покрыты легкой зеленоватой дымкой весенних всходов. Рожь пустила молодые побеги, колышущиеся серо-зеленой волной на летнем ветру. Василек лукаво выглядывает нам навстречу вдоль дорог, словно намекая, что на поле таких, как он, еще море, но нам их не достать; на заливных лугах вокруг лужиц с водой разбросаны яркие пятна красных и желтых цветов; на болоте одинокая выпь с любопытством глядит на проезжающего, а дикая утка испуганно шмыгает за кочку.

В лесу шумят густые кроны деревьев. Во мху, у корней дерева, виднеются фиалки и пальчатокоренник[92]. Подснежники к вечеру, с первыми звуками певчего дрозда, начинают закрываться. На заходе солнца заводит свои заливистые трели соловей.

А навстречу нам уже приветливо улыбается маленький южный городок, утопающий в цветущих фруктовых садах.

Таков летний облик юго-западных земель между Волгой и Днепром. Они находятся в тех же широтах, что и северная Германия, но дальше на востоке, кроме того, эти места лежат более высоко над уровнем моря. Здесь хорошо чувствуется переход от северных земель к среднеевропейским областям. В этих краях нет буковых лесов, только смешанные, с обилием берез, как в южной Норвегии; а вот пение соловья навевает воспоминания о теплых краях. Круглые сутки в воздухе разлит свет. И покой, воцарившийся в краю честных тружеников.

* * *

Конечно, особых перемен в описанной мною картине не наблюдается, и вид бесконечных равнин весьма однообразен. Этот пейзаж требует обычного для датчанина и непривычного для норвежца угла зрения. Он не дает забыть: красота природы состоит не только в мощи горных вершин и реве бурлящего водопада – поэтичны также ивы, склоненные над ручьем, и стайка гусей у мельничного пруда, и куст бузины, и душистые полевые травки.

Местные пейзажи привлекают именно пестротой жизни, открывающейся взгляду на однообразном, но все-таки прекрасном в своей естественности фоне русских равнин.

Говорят, один известный норвежский любитель природы как-то сказал, что он бы не пожалел денег за радость созерцания следующей картины: женщина прохаживается на фоне его роскошного зеленого сада с ярко-красным зонтиком. В России он бы насладился палитрой красок. Повсюду глаз выхватывает пестрые наряды местных жителей; а традиционные огненно-алые рубахи и сарафаны особенно ярко выделяются на зелени лугов и полей и на сельских улицах между серых изб, крытых соломой и оттого напоминающих стога сена.

Жизнь кипит. Она следует за тобой по пятам – вместе с утиным кряканьем, раздающимся в каждом закоулке, со стайкой гусей, чинно вышагивающих во главе с важной матерью и яростно шипящим отцом семейства; вместе с индейками, курицами, свиньями, потешающими своей беготней прохожих. Кажется, что жизнь здесь устроена по законам сказочного мира Ганса Христиана Андерсена, в его первозданном виде, и, надо отметить, уровень этой жизни выше, чем на современной родине писателя.

* * *

Теплые деньки, наконец, установились, и великое удовольствие ездить по этим краям на тройке. Дорог, к каким мы привыкли на родине, здесь нет, зато можно без труда проехать по трактам приблизительно в сотню локтей шириной[93]. Тракты проложены для общественного использования: для частных лиц, перевозки почты, перегонки скота, – каждый может беспрепятственно ездить по ним. Местные власти, конечно, положат мост и поставят плотину, если природная преграда будет стоять на пути, но в остальном ямщик сам должен справляться с дорогой, выбирая самый легкий для лошадей, повозки и пассажиров путь.

Повозка то мчится с неслыханной скоростью, то тащится шаг за шагом. Резкий толчок – и ты изо всех сил вжимаешься в сиденье, – иногда удар такой сильный, что удивляешься тому, как ты вообще еще не вылетел далеко на обочину. Но встряска благотворно воздействует на пищеварение, хотя, конечно, перед такой поездкой лучше не переедать.

Пыль порой ложится толстым слоем на повозку и ездоков. Горячее солнце может так напечь спину, что ее в пору подавать как жаркое.

Тем не менее, здешняя жизнь целительна. Она наполняет легкие воздухом, а душу впечатлениями. Кажется, смотришь на одно и то же – но постоянно видишь что-то новое. Обмениваешься одинаковыми фразами с крестьянами, заводишь разговор на повседневные темы – и при этом всегда узнаешь что-то необычное. Жизнь исследователя должна быть неразрывно связана с природой – даже для нас, педантичных языковедов, тщательно собирающих из тысячи мелких деталей целостную картину человеческой речи и движущих ею законов.

* * *

Нельзя, однако, отрицать, что и ученого не обходят стороной трудности и разочарования. Пожалуй, если бы я рассказал обычному, не посвященному в проблемы лингвистики человеку о тех наблюдениях, которые я считаю достижением, открытием, то он бы только посмеялся над собранными мною крупицами незаметных языковых фактов. Многие бы посчитали, что тут особенно нечем гордиться.