Но Анастасия не говорила об этом. Проблема с ее рукой по сравнению с общим настроением этих дней казалась ей всё менее важной. Даже сестра Евдокия не сочла ее значительной, потому что во второй вечер, ничего не объясняя, просто не оставила ей лист. Наверное, это было проявлением деликатности, невмешательством в ее личные обстоятельства и было продиктовано воспоминанием об ошибке, тогда, с рукой, протянутой для рукопожатия. Однако Анастасия почувствовала себя уязвленной, слезы выступили у нее на глазах, но никто этого не заметил или, по крайней мере, она так думала, раз даже Ханна не прореагировала, и мисс Вера, и Ада, которая как-то потихоньку перебралась к ним за стол в дни, пока не было тока. Анастасия верила, что заслуживает, по крайней мере, чтобы и ей выдавали эти желтоватые листы, заверенные монограммой доктора, который явно оставил их точно по счету на весь срок своего отсутствия. Она попыталась было объяснить сестре Евдокии, что имеет на них право — и даже положила на свой письменный стол самый первый листок, пустой, — что, конечно же, ей его выдали не по ошибке, и хотя до сих пор ее листы не заполнены, они, тем не менее, могли бы служить ей свидетельством ее будущих возможностей, но сестра Евдокия прошла мимо и слова застряли в горле у Анастасии. Уже на следующий день, однако, она убедилась, что, возможно, эта ее проблема не так уж незначительна. Когда они пили кофе с Ханной, сестра Евдокия постучала в дверь и вошла, взяла себе стул и вышла к ним на террасу, воспользовавшись просветом между двумя облаками, довольно большим, чтобы воздух успел наполниться солнечными лучами, а ветер стих, породив иллюзию окончания дождя, поглощенного золотистыми красками осени… Она отказалась от кофе, сказав, что не испытывает ни малейшей потребности в подобных стимуляторах пробуждения или бодрствования, что не за этим постучала к ним в дверь, а лишь хотела предложить Анастасии прийти на следующий день в обед в лабораторию, это рядом с квартирой доктора — поменять ей повязку, хотя бы сверху, чтобы она больше не чувствовала себя грязной,
Глаза Анастасии заблестели, отразив лучи неясного света, пробившегося ненадолго с неба.
На следующий день, это была среда, Анастасия постучала в дверь лаборатории, сестра Евдокия, открыв, предложила ей сесть перед стеклянным столиком и острым маленьким скальпелем сняла три верхних слоя повязки, совсем затвердевших. Если бы не точность ее движений, она могла бы задеть кожу. Потом положила слой марли, а сверху — эластичный бинт, его, сказала она, будет легче снимать.
— вот видите, что я делаю для вас, а доктор вообще не давал мне никаких распоряжений на ваш счет, и не знаю, что он скажет, когда узнает,
— не узнает, сестра Евдокия, я ему ничего не пишу.
Сестра Евдокия удивленно взглянула на нее, а Анастасия поблагодарила:
— вы, наверное, очень устали?
— да нет, я бы не сказала, — отозвалась сестра Евдокия, — просто в эти дни люди чаще болеют, это, наверное, из-за дождей… осень… кто-то жалуется на ревматизм, другие — на скуку… так что времени совсем не хватает.