Динамическая сущность характерологии В. О. Пелевина

Но и в общей своей массе критические статьи о произведениях писателя не отличаются достаточной литературоведческой глубиной. Обратимся к самим статьям. Примечательно название статьи С. Кузнецова «Василий Иванович Чапаев на пути воина». Такое название – это свидетельство видения критиком дзэн-буддийского (философского) подтекста книги. Это, несомненно, достоинство исследователя, однако и он судит о творческом методе писателя и его героях «по-западному». Компетентными в деле обнаружения и трактовки восточной эстетики, дзэн-буддизма в произведениях В. О. Пелевина оказались такие критики, как С. Корнев, А. Генис, М. Визель. Названием своей статьи С. Кузнецов напомнил, что дзэн с его категорией «пустоты» являлся неотъемлемой частью духовного самосовершенствования самураев на их Пути воина. Действительно, совсем не обязательно быть японцем или именно самураем, чтобы стремиться к духовному самосовершенствованию или быть приверженцем дзэн. Однако заметим, что Чапаев и Петька, как и самураи, тоже имеют непосредственное отношение к воинскому делу, что, хотя в прямом культурном сопоставлении этих современных персонажей с самураями и дзэн выглядит гротеском, но отнюдь не снижает актуальности, эффективности и эффектности этого сравнения. Кузнецов выделяет два типа персонажей: Учитель (Чапаев) и ученик (ординарец Петька Пустота), которому его учитель раскрывает истинную природу мира. Говоря о героях Пелевина вообще, Кузнецов отмечает многообразие их типов и заключает, что кем бы ни были его герои – цыплятами, насекомыми, мертвецами или космонавтами – они постепенно осознают иллюзорность реальности и устремляются навстречу подлинному бытию:

«В эклектичном мире пелевинского романа находится место всем: братва, убитая с оружием в руках, попадает в Валгалу, где сидит и греется у вечного огня, вырывающегося из пентаграммы, символизирующей милосердие Будды; суждение “все бабы – суки” отражает иллюзорность мира, ибо “сука – это сокращение от “суккуб”, а Анка поражает врагов из глиняного пулемета – левого мизинца будды Анагамы, упрятанного в ком застывшей глины: всё, на что он указывает, обретает свою истинную природу, то есть превращается в пустоту» [128].

Критик считает, что главный материал, подлежащий пародированию и/или переосмыслению – это мистическая и религиозная литература: от К. Кастанеды и Чжуан Цзы до С. Роуза и скандинавской мифологии. Кузнецов демонстрирует понимание дзэнских принципов в произведении В. Пелевина: «Но лучше увидеть в этом следование буддистской традиции, в которой сожжение дзэнским мастером статуи Будды служит лучшим объяснением сущности буддизма: так, в книге Пелевина пародирование эзотерического знания служит лучшим подтверждением его сакральной ценности» [128]. Критик также пишет, что в России с ее литературоцентризмом едва ли не каждый, испытавший мистический опыт, спешит поведать свои переживания городу и миру в форме романа или поэмы, не понимая, что тем самым сводит уникальность пережитого к банальности слов, давно перешедших от Эммануила Сведенборга к Ричарду Баху. И в этой ситуации путь «священной пародии», избранный Пелевиным, – едва ли не единственный шанс передать мистическое послание, не опошлив его. Однако и этот путь таит в себе опасность: даже те, кому близки развиваемые Пелевиным идеи, могут предпочесть читать романы и трактаты по отдельности. И С. Кузнецов, безусловно, прав, когда говорит, что метод Пелевина (путь «священной пародии») – не изобретён им самим, но это не «пародия», а именно серьёзное, законченное в традициях дзэн, произведение о вечном с эффективнейшими средствами практического, непосредственного психофизического воздействия на читателя для изменения его в лучшую сторону.

В статье «Галлюцинации Пелевина» её автор В. Васютина честно признаётся, что не понимает творчество В. О. Пелевина и при всём желании не может обнаружить, чем здесь восхищаются другие. Не совсем последовательно в высказывании писателя о своей дате рождения («я склонен думать, что вообще не родился») она усмотрела параллель между В. Пелевиным и маркизом де Садом, когда здесь налицо демонстрация Пелевиным дзэнского мышления. Но критик даже стала развивать свою мысль дальше (историко-литературная справка о де Саде), хотя это уже совсем другая эстетическая традиция. Она пишет, что хочет разобраться: Пелевин – гений, или просто модный писатель. Также признаётся, что сама она лично мало что обнаружила из того, что слышала о книгах В. Пелевина: