Динамика бессознательного

[393] Непосредственное влияние на Парацельса оказал Агриппа Неттесгеймский[344], который предполагал наличие lumi-nositas sensus naturae («просветленного ощущения природы»). Из него «проблески предвидения нисходят на четвероногих тварей, птиц и прочих живых существ», а в результате они обретают способность предугадывать будущее[345]. Свое sensus naturae Агриппа обосновывал авторитетом Гийома Парижского[346], который был не кем иным, как Гийомом Овернским (Г. Альвернус, ум. 1249), епископом Парижа приблизительно с 1228 года и автором многих трудов, повлиявших, в ряду других, на Альберта Великого[347]. Гийом утверждал, чтоsensus naturae превосходит человеческое восприятие, и настаивал на том, что животным оно тоже свойственно[348]. Учение о sensus naturae опиралось на представление о всепроницающей мировой душе, занимавшем мысли другого Гийома Парижского, предшественника Альвернуса, иначе Гийома из Конша[349] (1080–1154), схоласта-платоника, преподававшего в Париже. Он отождествлял anima mundi, то есть sensus naturae, со Святым Духом, в точности как Абеляр. Мировая душа есть природная сила, ответственная за все явления жизни и психического. Как я показал в другом месте, такое понимание anima mundi присуще всей алхимической традиции, если толковать Меркурия[350] как anima mundi, то есть как Святого Духа[351]. С точки зрения значимости алхимических идей для психологии бессознательного будет, полагаю, полезным потратить немного времени на изложение ярчайшего из образцов этого «искрящегося» символизма.

[394] Чаще даже, чем мотив искры, встречается мотив рыбьих глаз, имеющий то же значение. Я уже отмечал выше, что отрывок из Морена приводится нередко в качестве первоисточника «доктрины» scientaillae. Этот текст действительно обнаруживается в трактате Морена Римлянина[352]. Но там говорится: «Purus laton tamdiu decoquitur, donee veluti oculi piscium elucescat…»[353]. По всей видимости, это тоже цитата из еще более раннего источника. У поздних авторов рыбьи глаза всегда появляются неожиданно. Так, сэр Джордж Рипли[354] приводит вариант, где сообщается, что по «обезвоживании моря» остается некая субстанция, «сверкающая, подобно рыбьему глазу»[355]; это очевидная отсылка к золоту и солнцу (очам Божества). Потому не вызывает удивления, что алхимик семнадцатого столетия использовал слова пророка Захарии (4:10) как эпиграф к своему сочинению о Николасе Фламеле[356]: «Et videbunt lapidem stanneum in manu Zorobabel. Septem isti oculi sunt Domini, qui discurrunt in universam terram»[357] («Ибо… когда радостно смотрят на строительный отвес в руках Зоровавеля те семь, – это очи Господа, которые объемлют взором всю землю»)[358]. Эти семь глаз, безусловно, суть семь планет, которые, подобно солнцу и луне, предстают очами Божества, не ведающего покоя, вездесущего и всевидящего. Тот же самый мотив, вероятно, скрывается за фигурой многоглазого великана Аргуса. Его прозвище – Πανόπτῆς, «Всевидец»; оно должно символизировать, по-видимому, звездный небосвод. Порой великан одноглаз, порой у него четыре глаза, иногда сто глаз или даже бесчисленное их множество (μυριωπός). Кроме того, он никогда не спит. Гера перенесла глаза Аргуса Панопта на павлиний хвост[359]. Подобно стерегущему Аргусу, созвездию Дракона в цитируемых Ипполитом фрагментах из Арата[360] также придается способность всевидения. Дракон описывается как тот, кто «с высоты полюса взирает на все в мире и все видит, так что ничего из происходящего не может быть от него скрыто»[361]. Этот дракон бдит непрестанно, ведь полюс «никогда не закатывается». Нередко его путают с извилистым путем дневного светила по небосводу: «C’est pour се motif qu’on dispose parfois les signes du zodique entre les circonvolutions du reptile» («Это мотив, согласно которому знаки зодиака иногда располагаются между кольцами рептилии»), как уверял Кюмон[362]. Порой на спине змея проступают шесть знаков зодиака[363]. По словам Айслера[364], с учетом символизма времени всевидение дракона переносится на Хроноса, которого Софокл называл «ὁ παντ’ ὁρῶν Χρόνος», а на памятнике тем, кто пал при Херонее[365], упоминался «πανεπίσκοπος δαίμων». У Гораполлона змей Уроборос выражает вечность (αἴων) и космос. Отождествление всевидения и временем объясняет, возможно, образ глаз на колесе в видении Иезекииля (1:18: «А ободья их – высоки и страшны были они; ободья их у всех четырех вокруг полны были глаз»). Мы упоминаем об этом отождествлении из-за его очевидной значимости: оно указывает на связь между mundus archetypus[366] бессознательного и «феноменом» времени; иначе говоря, указывает на синхронистичность архетипических событий, о чем я скажу подробнее в конце настоящей статьи.