[368] Употребляя термин «психоидный», я отдаю себе отчет в том, что он вступает в противоречие с понятием, которое предложил Дриш[271]. Он понимает под «психоидным» некий направляющий принцип, «детерминанту реакции», «потенцию будущего действия» в зачаточном состоянии, «стихийный фактор, раскрывающийся в действии»[272], «энтелехия реального действия»[273]. Как справедливо заметил Эйген Блейлер[274], понятие Дриша более философское, чем научное. Сам Блейлер использовал выражение «die Psychoide»[275] в качестве обобщающего термина, преимущественно характеризующего подкорковые процессы в той степени, в какой они связаны с биологическими «адаптивными функциями». К последним Блейлер причисляет «рефлексы и эволюцию видов», давая следующее определение: «Psychoide есть совокупность всех целеполагающих, мнемонических и обеспечивающих жизнедеятельность функций тела и центральной нервной системы, кроме тех функций коры головного мозга, которые мы издавна привыкли трактовать как психические»[276]. В другом месте он говорит: «Телесная психика индивидуума и филогенетическая психика образуют единство, которое для целей нашего исследования полезно и приемлемо определить как Psychoide. Общими для Psychoide и психики являются… способность к волеизъявлению и использование предшествующего опыта… ради достижения цели. Сюда относятся память (engraphie и ekphorie)[277] и ассоциации, то есть нечто, подобное мышлению»[278]. Определение Psychoide выглядит внятно, однако на практике его часто путают с «психическим», как следует из приведенного выше отрывка. При этом совершенно непонятно, почему подкорковые функции, которые это понятие должно обозначать, надлежит трактовать как «квазипсихические». Путаница, очевидно, проистекает из органологического подхода, еще заметного у Блейлера, который оперирует понятиями наподобие «кортикальной» и «медуллярной»[279] души и явно склонен выводить соответствующие психические функции из деятельности этих областей мозга, хотя именно функция создает собственный орган, использует его или модифицирует. Органологическому подходу свойственен тот недостаток, что вся целенаправленная активность, присущая живой материи, в конечном счете признается «психической», в итоге чего «жизнь» и «психическое» отождествляются, как у Блейлера, который вольно обращается со словами «филогенетическое» и «рефлексы». Чрезвычайно затруднительно, если вообще возможно, воображать психическую функцию независимо от ее собственного органа, пускай в действительности мы воспринимаем психические процессы безотносительно их органического субстрата. Для психолога, впрочем, именно единство подобных восприятий составляет объект исследования, и по этой причине он должен отказаться от терминологии, заимствованной у анатомов. Употребляя термин «психоидное»[280], я всякий раз подразумеваю три условия: во-первых, это для меня прилагательное, а не существительное; во-вторых, здесь не подразумевается какое бы то ни было психическое качество в собственном смысле слова, речь лишь о квазипсихическом, подобном свойствам рефлективных процессов; в-третьих, мой термин призван отличать категорию событий от сугубо витальных феноменов, с одной стороны, и от специфических психических процессов, с другой стороны. Последнее уточнение также обязывает нас более точно определить природу и пределы психического в целом – и бессознательного психического в частности.
[369] Если бессознательное способно вмещать все то, что, как считается, относится к функциям сознания, тогда возникает возможность того, что оно, подобно сознанию, тоже обладает субъектом, своего рода эго. Этот вывод получает выражение в широком и регулярном употреблении термина «подсознание». Данный термин чреват неправильными истолкованиями, ибо он может означать нечто, лежащее «ниже» сознания, или подразумевать наличие «низшего», вторичного сознания. Одновременно это гипотетическое «подсознание», которое незамедлительно принимаются соотносить со «сверхсознанием»[281], проясняет истинный предмет нашего обсуждения, а именно тот факт, что вторая психическая система, сосуществующая с сознанием, – не важно, какие качества мы в ней подозреваем, – в высшей степени революционна, ведь она способна радикально изменить наше мировоззрение. Даже если всего-навсего восприятие, протекающее в этой второй психической системе, переносилось бы в эго-сознание, мы получили бы шанс значительно расширить пределы нашего ментального горизонта.