Дискотека. Книга 2 [СИ]

Оля нашлась у самой стены, где чернели деревянные кресла с брошенными на них куртками и редко сидящими девочками и парнями, теми, кого не пригласили. Стояла, опустив руки, и смотрела на уголок эстрады. Там, в темноте под огромной колонкой Ганя целовался с Лилькой Звездой. Свет менялся и иногда падал на них, показывая откинутую голову с висящими темными волосами, а над ней ганино смеющееся лицо — блестят зубы, волосы растрепались крупными кольцами. Будто и не было ничего, с холодеющим от ярости сердцем подумала Ленка, сжимая кулаки, будто не он толкал Рыбку на драный матрас, чтоб сидела и ждала, а сам уходил, туда, через немытый затоптанный коридор к хохочущей пьяной девице, забрав Олины вещи, чтоб никуда. И еще песня эта дурацкая…

Мой тост за то, чтоб в любви
Тебе и мне повезло,
Чтоб мы когда-то смогли
Найти в ней свет и тепло.
И чтоб в любви никогда
Нас не настигла беда
Как в этот вечер.

Высокий женский голос проговаривал желания, будто загибал пальцы. Ленка подошла, загораживая Олю собой. Тронула за плечо.

— Пойдем. Ну пойдем же.

…Мой тост за то, чтоб тебе
Не мучить больше меня,
Чтоб мы друг друга теперь
Ничуть ни в чем не виня,
Расстались будто друзья,
Хоть ими стать нам нельзя,
Никак нельзя.

Певица продолжала страдать, Ганя обнимал Лильку, вытаскивая ее в круг, и там закачался, открывая рот над ее плечом — подпевал.

— Да, — сказала Оля, — конечно, идем.

И они пошли, привычно отводя руками локти и плечи, откачиваясь от топчущихся пар, изгибаясь, чтоб не натыкаться в толпе на чужие тела. Музыка орала, так что Ленка репетировала про себя, вот выйдут, где потише, и она скажет, да наплюй Рыбища, ну ты сама говорила, какой из него кавалер, одни сплошные неприятности. Пусть Звезда с ним мучается, и ее вообще-то жалко, неплохая ведь девка, а вляпалась. А ты радоваться должна…

За распахнутыми воротами, за пятаком с блестящими машинами, стоял темный парк с кляксами фонарей, и в нем вдруг тихо, ветерок от моря, а еще оно шумело там, внизу вдалеке, и Ленка вдруг дернулась, сердцем и локтями, до мурашек на них, подумав о Валике Панче, о том, что если бы он, вот так, на ее глазах, то не знала бы, как и жить, и все ее умения держаться, и рассуждения насчет «вичеркивания», они годятся для Пашки Санича, или вот даже с Кингом — работают, но и у нее есть вещи, где никакой защиты, где сразу в сердце. И как тогда быть? Бедная, бедная ее Оля, главное, быть рядом, чтоб не наглоталась таблеток, или не начала резать себе вены, а то всякое бывает.

От темных кустов цветущей жимолости шел томительный запах, такой сильный, казалось, бьет в нос мягким невидимым кулаком, и не убирает, заставляя дышать только цветами, их ночной тайной навязчивой сладостью. Быстро стучали каблуки по щербатому асфальту, и их было слышно и все слышнее, а музыка удалялась.

— Я сама виновата, — отрывисто сказала Оля, опередив Ленкины утешения, — конечно, сама. Поперлась, да еще бухая.

— Оля, нет!

— Да! Там девка эта была. А я чем лучше? Бухала с ним? Бухала. Потом поехала. И там тоже. Так что…

— Нет! Ты не стала бы. Ты хотела из-за него, а если б не он, все было по-другому. Бы. Ты понимаешь? Блин, я не могу сказать, ну чтоб ты сразу поняла, О-ля! Но ты неправильно думаешь.

— Не ори.

— Не буду.

Ленка схватила подругу за локоть, оттаскивая в тень огромной пузатой туи. Поставила там и стала говорить, наугад, в сторону неровного дыхания.

— Я вот еще что думаю. Я думаю, ты и дала ему, не потому что он тебя так уж сильно заставил, а потому что ты его любишь, поняла? Потому что хотела, чтоб он с тобой был!

Оля сдавленно засмеялась.

— И чего? Думаешь, мне легче стало, да? Если бы заставил, то заставил. А так значит, я сама же!

— Может, и одежу сама ему отдала? И сережки?

Замолчали обе, дыша томным запахом, таким, что казалось, отравятся и упадут, засыпая.

— Ленк, хватит. Не могу я.

— Ладно, — буркнула Ленка.

Пошли дальше, снова под жидким светом фонарей, исчирканным черными тенями. И когда замолчали сами, стало слышно — парк полон соловьев, поют так же самозабвенно и страстно, как пахнет ночная жимолость, и вообще пора отсюда валить, поняла Ленка, какая-то уж слишком ночь, в такую или вешаться или помереть от счастья.

— Ррыбочка, — промурлыкал за спинами мужской голос, — Ррыб-ка, не беги!

Ленка схватила подругу за руку, потянула вперед, ускоряя шаги. Но та остановилась, и их руки потеряли друг друга.

— Пойдем, Оль, — попросила Ленка.

А Ганя уже подошел, вклиниваясь между ними плечом и локтем.

— Олька, я тебя кричал, от самого выхода. А ты ка-ак вчистила.

— А куда ж ты Звезду свою дел, — не выдержала Ленка, — неужто ждет сидит?