Диссоциация (СИ)

Что тут ответить, я не знал. Знал только, что свою жалость лучше оставить при себе (в жалости толку нет, определенно). Знал, что он – не она. Не знал, почему. Знал – не знал. Ноль – один. Снова вспомнился асинхронный триггер: перед глазами замелькали нули и единицы. Или вместо нулей должны быть двойки? Или это уже в двоичном виде – один-ноль-один-ноль-один?

Нет, это уже банальная одержимость числами, усугубленная пятью годами учебы на кафедре информатики и ВТ. Хотел бы я знать, где тут кончается мистика и начинается обсессивно-компульсивное расстройство.

– Ты – это просто ты, Макс. Если мне достаточно было просто поверить, то и тебе этого должно хватить.

– Я не понимаю, как ты веришь в нечто недоказуемое, – изнутри снова поперло раздражение, охотно откликающееся на кодовое «не понимаю». – Я не понимаю тебя! Объясни, как мне тебя понять?

– Понимать меня необязательно, – к этой его улыбке я успел уже привыкнуть, если не сказать – пристраститься. – Обязательно любить и кормить вовремя.

Меня хватило только на то, чтобы сжать в ответ его руку и сказать:

– Хреновый из меня повар, знаешь ли.

(1) Как это сказать по-французски? (фр.)

~ 7

– Не снеси вешалку, держится она на честном слове, – предупредил Отем. Я вяло кивнул, расшнуровывая мокрые кроссовки и даже не пытаясь сообразить, как меня занесло под козырек именно этого подъезда. Седьмого подъезда четырнадцатого дома. А чему равно четырнадцать плюс семь? Числу-которое-я-уже-ненавижу. Для полного счастья осталось окончательно свихнуться, собрав семь обсессий и четырнадцать компульсий. Или наоборот. Скорее всего, наоборот: обсессии – это навязчивые мысли, если я правильно помню статью в Википедии. Да не важно! Суть в том, что это не крышки от бутылок с кока-колой, на игрушечного медведя не обменяешь.

– Налево не ходить, – пройдя дальше по коридору, он усмехнулся своей реплике, – слева Элина комната.

– Кто это? – спросил я, послушно идя направо.

– Девчонка, у которой я снимаю комнату, типа. Плачу в основном жратвой и своей харизмой, потому что больше нечем. То есть, конечно, деньги есть, но их… э… нет.

– Повезло тебе с подругой, – неуверенно отвечаю. Я такой проблемы не имел, живя в квартире Лейлы и получая сравнительно неплохую зарплату. На работу, опять же, по знакомствам устроили.

На Панфилова и 3-ей Транспортной в основном стояли дома сталинской постройки, потолки в комнатах бывали и все три метра. Стены комнаты были желтые, что изрядно повеселило – попал, так попал!.. по адресу. На окнах были плотные занавески противного цвета хурмы, а в углу возле здоровенной кровати стояла кадка с какой-то псевдопальмой. Тут и там высились стопки книг. Хренова туча книг.

– Люблю бумажные книги, – поведал Отем флегматично. – Не знаю, правда, как буду вывозить всё это, если Эля перестанет быть такой доброй… да ты падай куда-нибудь, не стесняйся.

– Намочу же…

– Ну и класть.

– О’кей, – я, как мне и было велено, упал поперек кровати. Поправил очки, рассеянно оглядел потолок. – На вагон поезда похоже… углы такие скошенные. Только стука рельс не слышно.

– Я никогда не ездил на поезде, – Отем целенаправленно рылся в шкафу. – А рельсы вон, трамвайные… Знаешь, влезть в мои джинсы тебе не удастся даже под угрозой пыток эпилятором. А вот с футболкой можешь попытать счастья.

Сомнительное счастье, если прикинуть размерчик. Я поморщился, но неохотно сел.

– Забей. Футболка почти сухая.

– Ну, смотри.

Отем подошел вплотную и неожиданно снял с меня очки. Пока я щурился, пытаясь привыкнуть к расплывчатой картинке, он глядел на мои мучения едва ли не с умилением. Ну, или с чем-то вроде этого. Эмоции для меня – тёмный-претёмный лес.

– В очках ты смотришь так пристально, будто ждешь некой жуткой гадости…

– А без очков я как упоротый крот, так что лучше гадость. С солью и перцем, и побольше, – попросил я ехидно.

– Вредина.

Я на это мог только плечами пожать и прикрыть глаза. Нельзя так смотреть на людей, как он на меня смотрит, потому что… не знаю; просто нельзя.

Было мало уже одним взглядом размазать меня по покрывалу – Отем медленно пригладил ладонями мои волосы, мокрые и даже сейчас лезущие в глаза; потом провел по спине, словно думал прикосновением высушить влажную ткань. Высохнет по любому быстрее: у меня резко подскочила температура, и это не простуда так шустро атаковала, а он касался губами щек, висков, сомкнутых век…

– Ты такой красивый, Макс. И даже не спорь, – шепчет. С интонацией из тёмного-претёмного леса.

– Перестань, – прошу вмиг охрипшим голосом. – Ну перестань же.

– Почему? – ласково интересуется. Я вздрагиваю; заставляю себя открыть глаза и не отводить взгляд. Чувствую, что покраснел… Веду себя как девчонка какая-нибудь, ну.

– Душу вынимаешь.

Ну, или что-то вроде того. Не знаю, как еще это охарактеризовать; внутренности стали сплошным полотенцем, из которого старательно выжимают воду, скручивая многострадальную тряпку в тугой жгут. И петлей мне его на шею.