Дитя Дракулы

О своих самых темных – и да, наверняка воображаемых – страхах я с самого Рождества так и не решалась снова заговаривать с Джонатаном.

* * *

Позднее. Странное дело. Перед сном к нам пришел Квинси и сказал, что он словно бы разрывается на две части, что нечто внутри сводит его с ума.

Я предоставила Джонатану поговорить с сыном и уложить спать. Здесь определенно требуется вмешательство отца. Все спрашиваю себя: не избаловала ли я Квинси излишней снисходительностью? Но ведь мальчик еще только делает первые шаги на пути превращения в мужчину. Надеюсь, он достаточно подготовлен к этому переходу и Джонатан все же окажется умелым проводником. Кроме того, душевное состояние Квинси, скорее всего, вызвано отсроченным горем из-за смерти профессора. Да, несомненно так.

У меня есть и другие тревоги по поводу сына. Но писать о них я пока не готова.

Из личного дневника Мориса Халлама

29 декабря. Итак, молодой развратник из жандармерии брошен, и мы продолжаем путешествие. Вчера прибыли в Кале, портовый город, в равной мере шумный и убогий. Тесные улочки пропитаны запахами моря и рыбы, а также мерзким смрадом перенаселенности. Сесть на корабль в Англию было бы минутным делом, но Габриель, с самого отъезда из Парижа пребывающий в раздраженном и неразговорчивом настроении, опять как будто чего-то выжидает. Он проводит время в полном безделье, но при этом, что парадоксально, выказывает признаки нарастающего нетерпения. Я, по обыкновению, готов ждать и повиноваться. С облегчением отмечаю, что ужасная боль, сбившая меня с ног во французской столице, больше не повторялась.

Лишь один любопытный эпизод достоин упоминания. Уже смеркалось, и мы сидели в каком-то захудалом портовом кабаке, погруженные в молчание. Внезапно, без всякой видимой причины, мистер Шон запрокинул голову и разразился громким (но отнюдь не приятным) смехом.

– Габриель, в чем дело? – спросил я.

– Старик умер. Наконец-то!

– Кто?

– Старик умер, – повторил он, словно не услышав моего вопроса. – А значит, врата открыты. Англия лежит беззащитная и ничего не подозревающая, практически приглашая нас – приглашая нас, Морис! – овладеть ею.

Завершив этот непонятный монолог, мистер Шон вновь расхохотался, и я уже не впервые обратил внимание, какие острые и белые стали у него зубы.

Телеграмма лорда Артура Годалминга – мистеру Джонатану Харкеру

30 декабря

Опечалены известием о Ван Хелсинге. Позвольте нам помочь и оплатить похороны. Скоро будем вместе. Если бы только Джек был с нами! Кэрри все еще нездорова. Часто бредит во сне. Сегодня утром проснулась с криком: «Он идет! Он возвращается! Одноглазый уже совсем близко!»

Письмо Сары-Энн Доуэль – Тому Коули

30 декабря

Милый Том! Уже думала не писать тебе больше, покуда не ответиш, потому как ужасно боюсь, что ты взялся за старое и пошел по кривой дорожке. Полтора месяца от тебя ни слуху ни духу, а в газетах только и пишут, что о войне между бандами, причем твои Молодчики в самой ее гуще!

Но поскольку у нас с тобой все-таки была любовь, я посчитала своим долгом сообщить тебе, что возвращаюсь в Лондон. Правду сказать, мое возвращение больше похоже на бегство, ибо я упаковала чемодан и улизнула из дома Харкеров с первыми лучами рассвета.

Моя работа здесь закончена, старик умер, но сбежала я не поэтому. Ах, Том, ты не повериш! Сегодня я проснулась среди ночи и обнаружила в своей комнате хозяйского сына, Квинси. Он стоял в ногах кровати и ничего не говорил, просто смотрел на меня. И что самое ужасное – глаза у него были чистейшего красного цвета!

Увидев, что я проснулась, он повернулся и вышел проч. От страха я даже закричать не смогла, просто лежала, не смея пошелохнутся, и пыталась молится, но думала только об этих ужасных красных глазах.

Ах, Том, они пронзали тьму. Глаза какого-то ночного животного. Хищного зверя.

Даже сейчас, когда я мчусь в поезде к Лондону, я по-прежнему чувствую на себе их взгляд – голодный взгляд дьявола!

Твоя объятая страхом и трепетом

Сара-Энн