Дитя Дракулы

Утром мы сели на ранний поезд до города, до вокзала Паддингтон. В пути почти не разговаривали. Я занималась корреспонденцией. Квинси либо смотрел в окно, либо рисовал карандашом в альбоме, взятом в поездку.

Дважды я попросила сына показать, что он там рисует. И дважды он отдергивал альбом прежде, чем я успевала разглядеть хотя бы очертания рисунка.

– Когда закончу, тогда и покажу, мама, – сердито сказал он.

После такой отповеди я больше не просила.

Джонатан по большей части молчал. Глаза у него были налиты кровью, и на лице часто выступала нездоровая испарина. Причину я знала, но ничего не говорила, просто ждала, когда алкоголь полностью выйдет из его организма. Хорошенькой же семейкой мы, должно быть, выглядели со стороны: все в черном, никто друг с другом не разговаривает, и в воздухе между нами витает раздражение.

На вокзале мы съели поздний завтрак, после чего взяли извозчика до церкви. Пока экипаж с грохотом катил по улицам, мои мысли обратились к минувшим дням. Я вспоминала Лондон, каким он был в прошлом веке, когда мы хорошо его знали. Как любой посетитель столицы, я видела, насколько сильно она изменилась, но также видела, что в иных местах все осталось по-прежнему.

Картины за окном вызывали у меня чувство, которое можно назвать естественной печалью женщины, чья юность давно упакована и убрана подальше. Но одновременно, когда я глядела на проплывающие мимо проспекты, бульвары и переулки, пока муж клевал носом, а сын сосредоточенно рисовал в альбоме, у меня было странное впечатление, будто весь Лондон пребывает в беспокойстве и волнении.

Будто он ждет чего-то.

Мы достигли церкви Святого Себастьяна в Вест-Энде, в самом конце Уоррен-стрит, – приземистого здания, напоминающего скорее крепость, нежели храм. Перед ним пролегала дорога, за ним находился заброшенный клочок общественной земли, заросший пустырь, любимый бродягами и прочими сомнительными личностями.

Однако в завещании указывалась именно эта церковь, и я исполнила последнюю волю профессора. Перед входом уже собралась изрядная толпа, похожая на стаю черных ворон. Бывшие студенты и коллеги Ван Хелсинга. Старые друзья и знакомые. Люди, которым мудрый голландец когда-то помог. Некоторых я узнала, но большинство видела впервые. Нескольких раньше видела только в газетах: в частности, там присутствовали детектив Мун и философ Джадд, оба стояли среди группы университетских профессоров.

Священник вышел поприветствовать нас. Он оказался моложе, чем я ожидала, и был бы красивым, если бы не позволил себе отучнеть.

– Вы, надо полагать, мистер и миссис Харкер, – сказал он. – И Квинси. Добро пожаловать. Добро пожаловать всем вам.

Глаза у него казались слегка остекленелыми, и для священника, регулярно проводящего подобные богослужения, он имел странный отсутствующий вид. Я задалась вопросом, уж не пьян ли преподобный, хотя никаких других признаков опьянения, которые теперь мне знакомы лучше, чем хотелось бы, в нем не наблюдалось. В какой-то безумный момент у меня возникло отчетливое желание повернуться кругом, снова сесть в кэб и увезти свою семью прочь из города, обратно в нашу безопасную деревню.

Как выяснилось в скором времени, интуиция меня не обманывала, и хотя тогда подобный поступок вызвал бы оторопь, огорчение или негодование, теперь я страшно жалею, что у меня не достало смелости действовать, как подсказывал внутренний голос. Однако острый момент миновал, и я прогнала дурное предчувствие по радостной причине.

Небольшая группа скорбящих расступилась, пропуская двух гостей, чьего прибытия к церкви я не заметила: лорда и леди Годалминг. Они улыбнулись и направились к нам.

Артур выглядел очень усталым и постаревшим. На лице у него резко обозначились складки, и в осанке появилась сутулость, прискорбная для человека, еще недавно статного и крепкого, которая лишь усугубляла общее впечатление старости и усталости.

Каролина, хотя признаки физического упадка были в ней не столь заметны, почему-то выглядела намного хуже своего мужа. Тщательно вымытая и причесанная для такого случая, одетая, по обыкновению, дорого и элегантно, она двигалась медленно и тяжело, словно шла под водой. Глаза ее были широко распахнуты, но лишены всякого выражения.

Она неподвижно смотрела перед собой, словно не сознавая окружающей действительности, и каждое ее слово и действие казались механическими, как у человека, тупо следующего указаниям в сценарии.

– Харкеры! – произнесла Кэрри, приблизившись к нам. – Как приятно снова видеть вас всех!

Речь у нее была не очень внятная. Я задалась праздным вопросом, который здесь, на бумаге, может показаться почти бессердечным: интересно, каким успокоительным ее напичкали и как она поведет себя, если действие лекарства закончится?

Артур и мой муж обменялись рукопожатием. Квинси, со своим рисовальным альбомом под мышкой, уставился на всех нас и застенчиво пробормотал «здрасьте». Артур крепко взял жену за руку.

– Ну что, пойдемте внутрь? – сказал он. – Для нас отведены места в первом ряду. И нам нужно многое обсудить.