Через несколько мгновений она показалась вновь, с потрепанным коричневым саквояжем в руке. Траурное платье в пыли и паутине. Прелестное лицо испачкано грязью. Орган умолк, и пение прекратилось.
Все в ошеломленном молчании смотрели на леди Каролину. Она открыла рот, словно собираясь заговорить, объяснить свое эксцентричное поведение, но тотчас же его закрыла и выбежала из церкви.
– Кэрри! – крикнул Артур.
Она не оглянулась и вообще никак не показала, что услышала мужа, но продолжала бежать.
Артур и я первыми выскочили на улицу за ней следом. Она вприпрыжку неслась перед нами, по-прежнему крепко сжимая в руке саквояж, и направлялась не к дороге, а к пустырю за церковью. Она добежала до середины пустыря (чтобы свести к минимуму опасность для нас, как я теперь понимаю) и прокричала пять отчаянных слов:
– Стойте! Не подходите! Стойте все!
Что-то в ее голосе заставило нас подчиниться не задумываясь.
– Дорогая… – начал Артур.
– Прошу вас!.. – одновременно с ним начала я.
Но Каролина не дала нам договорить. К тому времени было уже слишком поздно.
– Разве вы не понимаете? – пронзительно возопила она. – Разве не видите? Он возвращается. Он жаждет мести, и он хочет забрать… забрать своего мальчика.
Едва прозвучали последние слова, чья-то рука задела мою руку. Я опустила взгляд. Рядом стоял Квинси, устремив на меня глаза, полные детского страха, какого я уже много лет в них не видела. Рисовальный альбом был зажат у него под мышкой.
Каролина подняла саквояж высоко над головой.
– Кэрри, пожалуйста! – взмолился Артур. – Прекрати! Иди ко мне.
– Ты – сосуд! – бессмысленно крикнула она. – Бедный мальчик! Ты должен стать сосудом!
Она наверняка сказала бы больше, но тут одновременно произошли две вещи. Во-первых, Квинси внезапно рухнул на землю и забился в очередном припадке, бешено вращая глазами и пуская слюни с пеной.
Второе событие было еще страшнее.
Саквояж над головой леди Годалминг взорвался. Бомба, находившаяся в нем, сделала свое черное дело. А потом все вокруг поглотил огонь, и дым, и ужас, словно всякое зло, которого мы когда-либо боялись, теперь начало свершаться.
При мысли о своем участии в гнусном сговоре и о своих предательствах я испытал единственно жгучий стыд. Я мгновенно понял, где должен находиться сейчас и что должен делать: за своим рабочим столом в Скотленд-Ярде, снова у штурвала корабля, направляя и воодушевляя подчиненных.
Тогда я принял ясность сознания за некоего рода освобождение. И только теперь, когда все закончилось, до меня дошло, что то была просто часть ловушки.
Я выбрался из-под одеяла. Я встал. Я крикнул камердинера, я подергал шнурок колокольчика, но все безрезультатно. Озадаченный, я крикнул еще раз, но опять не услышал в ответ ни звука. Да и вообще в доме стояла странная тишина, необычная для такого часа.
Томимый дурными предчувствиями, я, делать нечего, умылся и оделся самостоятельно. Рассмотрев себя в зеркале, я решил, что выгляжу немного лучше прежнего, несмотря на небритость и общее впечатление неухоженности и никем-не-любимости (остаточный след от
Думая о приглушенном грохоте взрыва, разбудившем меня, я с новой силой почувствовал необходимость действовать. Ведь говорила же о каком-то «двойном ударе» Илеана, сидя верхом на мне, такая соблазнительно гибкая и податливая.
Я заторопился выйти из дома, но напоследок еще раз крикнул камердинера или кого-нибудь из слуг. Никакого ответа. Наверное, мне следовало сразу же поспешить на улицу и взять извозчика до Скотленд-Ярда. Может быть, тогда мне удалось бы ускользнуть от нее. Вряд ли, конечно, но все-таки не исключено. Однако вместо этого, поскольку ко мне вернулась былая и, надеюсь, присущая мне порядочность, я решил перед уходом обыскать дом.